Время междуцарствия

– Поезжайте в Саис, учитель. Присмотрите за матерью его высочества в пути, – указала она на безучастную ко всему Тию, уже сидевшую верхом: с потухшим лицом, та молча глядела на пестрый налобник животного под собой, машинально перебирая пальцами яркие кисти. – Помогите Мерит-Ра принять дела: уверена, с вашей помощью она со всем справится.

– Как же так, госпожа? Ты не поедешь с нами?! – перегнувшись в седле, хрипло и потерянно вскрикнул кто-то из молодых жрецов. Лицо старого Бенинофрета окаменело:

– Этого быть не может! Это… – он всмотрелся внимательнее в холодные глаза Нейтикерт и косо рванулся вниз, едва не рухнув с верблюда. – Его величество казнит тебя!

– На все воля богов, – пожала плечами верховная жрица, отступая назад. Бенинофрет глядел на нее с ужасом и непониманием.

– Это из-за того раба, который служил при его высочестве? Неужели из-за него ты останешься в столице…

– Учитель, – строго, спокойно перебила его Нейтикерт. Благословив жестом всех своих бывших подопечных, она с непоколебимой решительностью сложила ладони у груди: – Учитель, не только из-за него… В столице меня ждут незавершенные дела. Да будет легким ваш путь, учитель! Прощайте!

Часть четвертая

Царевна Дуатентипет еще почивала, когда растрепанная спросонья, с красными глазами служанка Хекет, бухнувшись на колени у ее ложа, доложила, что великая Тити желает видеть приемную дочь немедленно. Такого в обычае матери нового владыки прежде не было никогда; но спорить царевна не посмела, после вчерашнего еще больше страшась пойти против воли своей покровительницы.

Хотя ночь еще оставалась в своих правах, великая царица встретила ее безукоризненно, как всегда, накрашенной и одетой; холодный взгляд ее светился лихорадочным и яростным пламенем, какого Дуатентипет никогда не видела у нее прежде. Даже не удалив служанок, она грубо и прямо сообщила:

– Сегодня ночью мятежники пытались освободить преступника Пентенефре и его мать. Мой сын на такой случай издал указ об их казни. – Царевна молчала, не смея открыть рот и лишь с ужасом глядя на нее, и Тити продолжала холодно: – Приговор приведен в исполнение; стало быть, междуцарствие окончено. Мой сын – отныне владыка всех земель Та-Кемет и наш законный правитель.

– Госпожа… – с трудом вспомнив, как дышать, вымолвила Дуатентипет. Тити нетерпеливо взмахнула рукой:

– Это не столь важно. Вот твое дело: завтра с утра надень свои лучшие платья и ступай к моему сыну. Он, я знаю, давно не равнодушен к тебе; нужно воспользоваться этим, пока не стало поздно.

– Что это значит? – неверным языком шепнула девушка. Великая царица мгновенно сверкнула глазами:

– Не будь дурочкой! Есть и другие дочери покойного владыки, чьи братья и матери жаждут получить влияние на его величество – да будет он жив, невредим и здоров! Теперь, когда господин Та… – лицо ее на мгновение омрачилось, но Тити тотчас спохватилась: – Впрочем, неважно. Для чего, как ты думаешь, я всегда заботилась о тебе? Забыла, сколько я для тебя сделала? А теперь еще и предлагаю стать первой женой моего сына, великой царицей Та-Кемет! – Дуатентипет молчала, сжавшись у ее ног, и госпожа Тити поджала губы: – Немедленно ступай и сделай то, что должна!..

***

Над землями Та-Кемет едва поднялось солнце, благословенным золотом затопляя все вокруг, когда новый правитель – ибо Рамсес уже считал себя таковым и имел на то основания – узнал о случившемся минувшей ночью в дворцовой темнице.

Сказать, что живой бог пришел в ярость, означало не сказать ничего. То, что его младший брат будет допрашиваться лично сановником Та и его лучшими в этом вопросе людьми, Рамсес, разумеется, знал с самого начала – не сказать, что ему это слишком понравилось, и во время визита к нему Пентенефре он сперва заколебался даже, размышляя, не стоит ли отложить арест на некоторое время. Все же он помнил и, быть может, некогда любил своего брата: если не он и его люди оказались бы повинными в смерти отца, как знать – вдруг удалось бы сохранить второму царевичу жизнь, отправив, скажем, на приграничную службу? Но Рамсес вовсе не был глуп, а еще – не лишен честолюбивых устремлений: даже не будь Пентенефре виновен в убийстве их отца, ради сохранения собственной власти от него следовало избавиться. Сановник Та предложил доверить все ему одному – и новый фараон, не желая из какой-то внутренней брезгливой стыдливости присутствовать при расправе лично, согласился.