Время Музы

…Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?!

Неужель он не знает, что в полях бессиянных

Той поры не вернет его бег,

Когда пару красивых степных россиянок

Отдавал за коня печенег?..

Он выкрикивал, выплескивал слова на застывший зал. Знакомые с детства строчки раскрывались совсем с другой стороны. Эти стихи казались новыми, какими-то родниково-свежими. Наверное, все это лишь почудилось мне из-за веселого голоса Сергея, из-за его задорного обаяния, или из-за этой безумной энергетики, какую не запишешь никакой камерой, вставленной в линзу.

Я очнулась, осознав, что стою рядом со сценой среди прочих фанаток, а как туда попала, не помню… Бедная Галя! Бедненькая Галенька, как же я тебя понимаю! Ты полюбила этого бессовестного и нахального гения, ты поддалась его опьяняющему очарованию, бедняжка, ты просто не смогла по-другому. В такого невозможно не влюбиться…

Есенина сменил скрипач-цыган, но на игру музыканта никто не обращал внимания. Толпа поклонниц рванулась за поэтом. Тот уверенным жестом остановил девчонок, взглянул лишь на меня и хитро так подмигнул.

– Галя, за мной! Не забудь свой пакет!

Фанатки вокруг меня зашипели, а я, опасась, что от зависти порвут, прижала пакет с газетами к груди и резво поспешила за героем к его столику. Здесь жевал что-то и запивал чем-то уже знакомый Толя Мариенгоф. Еще один молодой человек, низко наклонясь к его уху, что-то громко, многословно и витиевато доказывал. Он был худощав и темноволос, на появление Сергея лишь кивнул, на меня отчего-то обиженно зыркнул.

– …В той газете вдруг решили, что наш термин относится к английскому «image». Выдумщики! Фантазеры! Наш футуризм, наш интерес к слову, как образу…

– Друзья, – прервал его Есенин, – позвольте мне представить вам Галину…

– Артуровну, – подсказала я, пытаясь выглядеть восторженной поклонницей, что было совсем несложно.

– Галину Артуровну Бениславскую. Ой, не спрашивайте меня, где она работает! – Сергей заржал, вернее, засмеялся хрипловатым тенорком. – Полагаю, Вадим, именно там и зарубили твое бессмертное творение. Возможно, не без помощи этой милой барышни.

Пока Есенин хохотал, Вадим поджал тонкие губы и неторопливо пригладил блестящий пробор. Тем временем камера в моем глазу решила вдруг выдать целое досье на этого товарища. Итак, Вадим Шершеневич, известный поэт и основатель движения имажинистов. Ативист, агитатор. Конфронтовал с Маяковским, дружил с Есениным. Его большой труд под названием «Мы Чем Каемся» не был опубликован по вине ЧК. Быть может, из-за этого поэт и глядел на меня так недобро?..

Чтобы сухой текст не загораживал мне картинку, я шепнула:

– Отключись, чертов компьютер!

Видимо, шепнула слишком громко, потому что все три героя вопросительно подняли брови и уставились на меня.

Черт. Блин. Блеск. Эти ребята не знают, что такое компьютер. Как сказал Петька, могут и побить между делом, даром что поэты. Но, слово это необычное, а к словам труженики пера относятся трепетно. Чтобы спасти положение, я с грохотом бросила пакет на стол (закуска разлетелась по сторонам), встала в картинную позу и громко, на весь зал, продекламировала:

– В моем саду, ланфрен-ланфра, два индюка и Горлум!

– Что, простите?..– вопросительно икнул Мариенгоф.

– Горлум, дружище, Горлум, – я с многозначительным видом уселась за столик, с удовольствием съела кусочек колбаски. С вызовом глянула на Анатолия. – А что вы, великие поэты Серебряного века, думаете? Образно мыслить умеете? Или решили, что только вам можно писать непонятные стихи? Не только вам, уверяю. Вы, мрачные черные циники, стремящиеся к смерти декаденты, поймите, стихи могут быть не только такими, как у вас!

– Что же за стихи-то больно короткие?.. – булькнул Шершеневич. –Строчка одна, к тому же, бессмысленная.

– А это, может быть, японская хокку, – с умным видом заметила я, хотя сама с японской поэзией ни разу не дружила. – Друг мой любезный, образы, запечатленные в короткой строке, можно расшифровывать месяцами. И получится целый пятитомник, понял? Вот сиди и шифруй, умник, а на мою несчастную работу все шишки не вешай. Я в ЧК всего лишь на машинке печатаю, я там вообще никто. А в поэзию влюбилась, слушая, между прочим, ваши, Вадим Габриэлевич, стихи. Не обманываю, так и было.

– Да, я видел вас. Всегда на первом ряду, всегда внимательно слушали. Вы приходили с подругой. Только после «Суда» вы заинтересовались Сережей, но… я не осуждаю, что уж тут… Наш Есенин – гений! – Вадим протянул через стол руку, я, как могла крепко, ее пожала, на время был восстановлен мир.

Все принялись за закуску, зазвенели стопки, по кафе пошла гулянка. В какой-то момент Сергей, шурша газетами, тихо проворчал: