Не замечая, как руки сжимаются в кулаки, я яростно помчалась к дому. В ладони откуда-то оказался смятый батистовый платок с монограммой «АМ». Злоба напополам с отчаянием душили меня, я с трудом справлялась с бурей нахлынувших эмоций. Вполне понятно, что безумие гормонов баронессы руководило ее поступками – такие сильные эмоции было сложно сдерживать.
Дворецкий сообшил, что Соланж с Морисом уехали к соседям, а потерянного маркиза до сих пор не нашли. Барским тоном сквозь зубы я приказала, чтобы холопы не филонили и искали лучше, все-таки потерялся не какой-нибудь жалкий виконт, а целый маркиз, а сама пошла наверх работать.
Двадцать листов в день – это обязательная норма, которую поставила для себя писательница. Это по одним источникам. По другим – она писала до половины двенадцатого каждый вечер, и если заканчивала роман в одиннадцать, то еще полчаса писала новый. Какова же истина, я попытаюсь выяснить, хотя для меня это несущественно. Важно, что баронесса действительно болела своей работой.
Разбирать бумаги Жорж Санд я начала со столика в будуаре. Если судить по обилию перьев и огромному канделябру, то именно здесь Санд работала по ночам. Несколько обитых тканью объемных папок были разложены не особо аккуратно, но с явной системой. Не стоило что-либо передвигать и менять местами, кто ее знает, эту Жорж, вдруг решит, что в ее записях рылись недоброжелатели. И попадет несчастному польскому гению ни за что.
Множество небольших кусочков бумаги были приколоты булавками прямо к поверхности стола – «напоминалки». У меня тоже весь рабочий стол залеплен стикерами с разными важностями, вроде: «
Почерк Жорж чем-то напоминал арабскую вязь. Уверенный, жесткий, мужской, он плотно покрывал страницы. Здесь было много грубых зачеркиваний, мелких подписываний, помарок. Читался почерк нелегко, но для этого искусства у меня еще не хватало опыта. Не то, что у моих ботов-таракашек – эти ребята ловко бегали по бумагам, сканируя каждую буковку. Я открыла серебряную чернильницу, поковыряла в ней гусиным, тонко отточенным пером. На страницы рукописей легла корявая дорожка жирных капель. Чертушилло-Варвара, заляпала какой-то шедевр! Нет, работать без компьютера невозможно. Бедные гении прошлого – загоны гусей на перья общипывали, литры чернил изводили, лишь бы достичь желаемого результата.
Я засунула нос в одну из папок – однако! Мадам пишет без предварительного плана, сразу в чистовик. Блеск. А может, в этой папке нет черновиков?.. Та-ак, здесь у нее новый роман, названия пока нет, но если судить по сюжету, это «Орас» – повесть про вредного студента с юрфака, одного из прообразов Базарова. Тургенев, кстати, лет через пять побывает в Ноане, здесь же, в гостях, влюбится в певицу Полину Виардо. А она, в свою очередь, стала прототипом Консуэло для романа баронессы.
Резкий грохот заставил меня подскочить. Низкие, громкие и отрывистые аккорды загромыхали из-за двери. Шопен играет! Тут же мелодия изменилась и полилась нежнейшая лирическая музыка с тонкими быстрыми переливами и трелями. Боже, как красиво… Я должна это видеть!
Я подскочила к двери – закрыто.
– Шопен, милый друг, пусти меня! – я застучалась, задергала ручку дывери.
В ответ рявкнул «дьявольский аккорд» и гений взвизгнул истерическим фальцетом:
– Gosh! Nie poddawaj praca! Pozostawiac mnie jedno! (Черт возьми! Не дают работать! Оставьте меня одного! [польск.]).
Музу спугнула. Ну, ты, Варвара, даешь.
В ящике стола хранились старые записки и письма, вся история переписки между Жорж и Шопеном. Я полистала, отложила в сторону: нужно будет поподробнее изучить, отдать таракашкам на сканирование…