Время Музы

Здесь было собрание сочинений месье Бальзака и Сен-Симона, которые повлияли на творчество Санд. А вот и Пьер Леру, он ратовал за равенство полов в любви и браке. Хм, Жорж – его явная и слишком уж рьяная последовательница. Дальше – сочинения Мюссе, кстати, и после разрыва она все еще его читает, молодец. А вот Гюго не нашла, хотя я сама его люблю, особенно «Человека, который смеется». Но, видать, такой мрачный взгляд на жизнь Жорж не поддерживает. Однозначно, сказывается прадедушкин оптимизм.

В следующих двух шкафах были издания нот и рукописи. Вот тут я задержусь подольше. Я разложила на столе стопки исписанной от руки нотной бумаги, чтобы все аккуратно показать камере в линзе. Шопен, помимо жутко страшных пятиэтажных нот, писал красивым почерком с завитушками на полях что-то по-польски, а что-то по-итальянски. Интересно, что?

Я неторопливо перелистывала страницы и понимала, что держу в руках шедевры мирового значения. В голове промелькнула мысль – а сколько можно выручить на Кристис за эти ноты? Вероятно, хватит на спокойную старость где-нибудь на островах не только мне, но и трем поколениям потомков… Эх, Варвара, размечталась.

В этом же шкафу стояли уже отпечатанные в издательстве ноты. Тут был не только Шопен, но и Лист. Кстати, а издательство то же самое, где печатается Жорж – отсюда вывод, что это она занимается пиаром и продвижением Фредерика. Это не женщина, а локомотив какой-то…

Потом я пролистала уже изданные книги Жорж Санд, начиная с «Комиссионера» и «Роз и Бланш», которые она писала в паре с любовником. Дальше идет «Индиана» – честно признаюсь, не понравилась мне эта слезливая розовая чушь. Но для данного времени эта книга оказалась прорывом, а если учитывать, что ее написала женщина, то и вовсе фурор с флагами и транспарантами. А вот «Лелия» – эта вещь вообще создала в обществе такой жуткий скандал, что спровоцировала дуэль.

Здесь же была подшивка газет «Монд», где Жорж Санд разрешили печататься бесплатно, но она поставила условие, что сама выбирает тему повествования. Ну и зажгла тогда мадам! Оторвалась по полной! Чопорное аристократическое общество было оскорблено и покороблено темой равенства полов, а когда редактор узнал название следующей статьи – «Роль страсти в жизни женщины», бедняга страшно пожалел о том, что когда-то решил сэкономить и не платить Санд.

В реальность меня вернул раздающийся из открытого окна заливистый женский смех. Я выглянула вниз: Мари, крутя на плече парасоль, заливалась соловьем и кокетничала перед Листом и Мицкевичем.

– Любезный Адам, ведь вы бывали в России? А вы знаете, однажды Франца выставили из Санкт-Петербурга взашей!

– Да неужто?

– Он выступал перед императором Николаем, а тот не слушал и о чем-то болтал со своим цепным псом, этим страшным Бенкендорфом. Ну, наш милый Ференц и прекратил играть. «Когда говорит император, все должны молчать!» – надменно произнес он, и был вышвырнут из России, как нашкодивший щенок!

– Да чего я не видел в этой варварской стране! – Ференц, глядя в маленькое зеркальце, поправил прическу и улыбнулся. – На такое огромное государство всего один более или менее просвещенный город. Россия – это не Европа, это одна большая и очень грязная деревня. Я не собираюсь возвращаться, и Фредерику тоже не посоветую туда ездить, для его здоровья столь жестокий климат будет губителен. Он ненавидит Россию за порабощение его родины и за жестокое подавление восстания…

Графиня с видом приторно-жалостливым взглянула на поэта:

– Знаю, это больно слышать, дорогой Адам, но я полагаю, Польши, как свободной страны, уже не будет. И Фредерику давно пора смириться с этим. Конечно, восстание заставило его создать бесподобный Революционный этюд… Но, безусловно, наш поляк невероятно, просто потрясающе сглупил!

Лист хохотнул, а Адам удивленно поднял брови.

– О чем вы, графиня?

– Как о чем? О его паспорте, конечно! – воскликнула Агу и засмеялась колокольчиком.

– Конечно, Шопен прав, что яростно выступает против оккупации Польши. Но согласитесь, Адам, отказавшись от русского паспорта, наш гений поступил необдуманно. Он решил сделать красивый жест и показать себя национальным героем, хотя этим же действием сам себе отрезал путь назад. Он больше не сможет вернуться на родину, глупец!

Мицкевич вздохнул.

– Мы, поляки, излишне горячи и, порою, бываем так далеки от практичности… Мы чрезмерно страстно и безоглядно любим свою несчастную, раздираемую на части, родину.

Мари поджала губы, подняла к небу глаза… и увидела меня в окне.

– О, Жорж, дорогая! Ведь вы закончили с работой на сегодня?.. Спускайтесь! Мы ищем четвертого на партию в крокет. Присоединяйтесь и покажите месье Мицкевичу ваш отличный удар!