Время, назад

И с тех пор, добавил он про себя, у меня так и осталась клаустрофобия. Психическое расстройство, очень распространенное среди старорожденных.

— Мне кажется, — заметила Черил Вейл, — что это опровергает существование Бога и потусторонней жизни. Весь этот твой, Себастьян, рассказ о том, что после смерти ты себя не осознавал.

— Опровергает ничуть не больше, — возразил Себастьян, — чем отсутствие доматочных воспоминаний опровергает буддизм.

— Ну да, — вступил Р. К. Бакли. — Если старорожденные не могут ничего вспомнить, это еще не значит, что ничего и не было. Я вот утром, бывает, помню, что мне очень много снилось, а что снилось — не помню, ну хоть убей.

— Иногда, — заметил Себастьян, — у меня бывают сны.

— О чем? — спросил Боб Линди.

— Ну, вроде как лес.

— И это все?

— И еще один сон. — Он замялся, потом неуверенно продолжил: — Я чувствовал рядом что-то огромное, темное, бьющееся, словно сердце. Бьющееся громко и отчетливо, то вздуваясь, то опадая. И очень сердитое. Оно выжигало меня изнутри и очень не одобряло — ну, большую часть меня.

— Dies Irae, — объяснил отец Файн. — День гнева.

Он ничуть не удивился, Себастьян говорил с ним об этом и прежде.

— И ощущение, что оно живет, — продолжил Себастьян. — Живет абсолютно. В сравнении с этим мы — лишь искорка жизни в неживом комке. И лишь эта искорка двигается, говорит и действует. А вот оно ощущало полностью, не ушами или глазами, а ощущало вообще.

— Паранойя, — пробормотал доктор Сайн. — Чувство, будто за тобой наблюдают.

— А на что оно сердилось? — спросила Черил.

Себастьян на минуту задумался, а затем ответил:

— Я был недостаточно мал.

— Недостаточно мал, — с отвращением повторил Боб Линди. — Жратва собачья.

— И оно было право, — горячо сказал Себастьян. — В действительности я был несравненно меньше, чем мне думалось. Или чем я готов был признать. Я привык видеть себя гораздо бо́льшим, с бо́льшим размахом.

«Ну да, размах, — кисло подумал он. — Вроде как стырить тело Анарха и загнать за большие бабки. Великолепный пример, просто идеальный. Так я ничему и не научился».

— Но почему, — не отставала Черил, — оно хотело, чтобы ты был маленьким?

— Потому что я и был маленьким. Такой вот несомненный факт. И я был вынужден взглянуть этому факту в лицо.

— Почему? — спросил Боб Линди.

— Типичный Судный день, — философски заметил Бакли. — Это день, когда тебе приходится взглянуть в лицо всей реальности, которую ты прежде старался не замечать. Я в том смысле, что все мы врем самим себе гораздо больше, чем окружающим.

— Да, — согласился Себастьян, это точно выражало его мысли. — Только тут всего и не объяснишь. — Вот удастся, подумал он, оживить Анарха Пика, интересно бы с ним побеседовать, уж он-то, небось, много про это знает. — Он — Бог — не сможет тебе помочь, пока ты сам не осознаешь, что во всем зависишь от него.

— Религиозная жратва, — презрительно бросил Линди.

— Но ты вот только подумай, — продолжил Себастьян, — вот я поднимаю руку. — Он поднял руку. — Я вполне уверен, что я это делаю, что я могу это сделать. Но в действительности это делает сложная совокупность биохимических процессов, которую я унаследовал, которую я не придумал, а получил готовой. А вдруг сгусток крови в полушарии моего мозга, сгусток размером с маленькую карандашную резинку, — и я не смогу двинуть ни рукой, ни ногой, на стороне, противоположной этому полушарию, до конца своей жизни.

— И потому ты трепещешь пред Его величием? — спросил Боб Линди.

— Но Он может помочь тебе, — сказал Себастьян, — только если сам ты готов принять Его помощь. А принять ее очень трудно. Потому что, когда ты это делаешь, ты перестаешь существовать, почти. Ты съеживаешься почти до нуля. Почти, но не совсем — нечто реальное остается.

— Бог, всякий день строго взыскивающий[19], — процитировал отец Файн.

— Да что с меня особенно и взыскивать, — возразил Себастьян, — просто невежественный мужик. И мне было необходимо взглянуть этой правде в глаза. Таким образом… — Он немного замялся. — Таким образом я мог вернуться к Нему. Где и было мое место. И осознать, что девять десятых всего, что я сделал в жизни, сделал в действительности Он, а я был вроде как сторонний наблюдатель.

— Всего хорошего? — спросил Линди.

— Всего. И хорошего, и плохого.

— Ересь, — сурово заметил священник.

— Да? И что из этого? Главное, что это правда. Не забывайте, отче, я там был. Я отнюдь не пропагандирую какие-то там взгляды, а говорю все как есть.

— Теперь я слышу фибрилляцию сердца, — сказал доктор Сайн. — Сильная аритмия. Аурикулярная фибрилляция; от нее он, наверное, и умер. А теперь вернулся к этой стадии. Если и дальше все будет хорошо, нормальный ритм постепенно восстановится.

— И все равно я не понимаю, почему Бог хочет, чтобы мы себя чувствовали какой-то мелочью. Разве Он нас не любит? — спросила Черил, желавшая продолжить богословский спор.

— Да тише вы, — раздраженно бросил доктор Сайн.