— Да — отчасти. Тут еще кое-что, Пит. Не знаю, что именно, но просто чувствую, что это не все. Все не так просто. Часы, календарь — если шахматная доска действительно календарь, — да, можно сказать, что время он ощущает не так, как мы, и наугад пытается вернуть себе хоть что-то знакомое из другого жизненного опыта, который пока не может вспомнить. Но это не все. Мы многое узнаем еще до того, как эксперимент закончится. Руфус идет куда-то назад. Я боюсь. Я ничего не хочу об этом знать. Как только я начинаю об этом думать, так сразу же ударяюсь в панику. Ведь он так близок ко мне. Но скоро мы все узнаем. Мы еще не добрались до корней, но когда доберемся, то увидим, что все не так просто, как нам кажется.
— Корни? Интересно. Вот что, Билл. Во время взросления Руфус был совсем не таким, как сейчас. Помнишь, мы как-то говорили о том, что при рождении могут появляться кое-какие отклонения, которые в подростковом возрасте сглаживаются? Очень может быть, что сейчас он как раз проживает в обратную сторону результат этих исправлений. Но обратно мутировать невозможно. Это совершенно невозможно — какую логику ни применяй, хоть нашего мира, хоть любого другого. Можно сказать, что он унаследовал хромосомы марсиан или людей другого измерения, но это ничего не объяснит. Мутация — это когда что-то… распространяется, растет вширь, а вовсе не сжимается и уменьшается. И тут должно быть что-то позитивное…
Он замолчал, свел вместе тяжелые брови. Через некоторое время он осторожно начал с начала:
— Я не прав. В общем… давай посмотрим. Все хорошо до тех пор, пока временна́я константа не меняется. Что к Руфусу как раз и неприменимо.
Билл нахмурился:
— Он движется во времени обратно, но ведь это субъективно, не так ли?
— Поначалу это так и было. Может быть, субъективное отражается на объективном?
— И Руфус искажает время?
Морган не слушал. В кармане он нашел карандаш и бумагу и занялся рисованием бессмысленных закорючек. Повисло тягостное молчание. Кончик карандаша остановился.
Морган поднял голову, в его глазах по-прежнему стояло недоумение.
— Кажется, я понял, — сказал он. — Может быть… Послушай, Билл…
На сортировочной станции немало рельсовых путей. И на каждом пути — поезд, который движется по жестко заданному курсу, параллельно другим.
Согласно теории параллельного времени, каждый поезд — пространственная вселенная, а рельсы проложены по темной насыпи самого времени. Далеко-далеко в прошлом, в темных началах, может быть, существовала только одна колея, а потом она стала разветвляться.
Она ветвилась и ветвилась, от нее отходили параллельные колеи, собираясь в группы: Нью-Йоркская центральная, Пенсильванская, Южная Тихоокеанская, Санта-Фе. Поезда — вселенные — на каждом пути примерно одинаковые. Например, на Пенсильванской сразу несколько поездов едут сквозь туманное и загадочное время в одну и ту же сторону, однако все содержат отличимые разновидности homo sapiens. Пути ветвятся, но в целом это одна и та же система.
А есть и другие.
Они имеют одну общую черту. Нет, две. Они параллельны во времени и изначально вышли из одного нам неизвестного источника, спрятанного в недоступном воображению, необъятном, загадочном лоне пространства и времени. В начале было…
Но в начало вернуться нельзя. Нельзя даже вернуться в начало собственного пути. Потому что поезд идет вперед, и он совсем не там, где был двадцать, пятьдесят, восемьдесят лет назад. А если попытаешься вернуться по собственным следам, окажешься на незнакомой дороге. Она не пространственная. Не временна́я. Она имеет, наверное, какое-то измерение, которое настолько чуждо нам, что мы не можем вообразить его никаким — только абсолютно чужим.
Но когда путешественник пытается вернуться во времени обратно, на этой странной дороге он может обнаружить мостик, какой-то переход. Может оказаться, что это просто канат, ненадежно натянутый между двумя параллельными путями. Как в букве «И». Вертикальные линии — железнодорожные пути, по которым идут поезда. Косая линия — переход, например, с Пенсильванской на Нью-Йоркскую центральную.
Разные железнодорожные компании. Разные линии. Разные группы.
Значит, нельзя вернуться в собственную молодость, нельзя больше вернуться домой — там, где он был, его больше нет. Он остался далеко позади, потерялся в тех сумерках, где догорают развалины Тира и Ниневии.
И дело тут не только в хромосомах. И не только в субъективных ощущениях. Возвращение назад — это возвращение в одно из параллельных времен, где существует некий эквивалент Руфуса Уэстерфилда.
Параллели, конечно, подразумевают подобие — но не тогда, когда речь идет о космических уравнениях. Базовая матрица может варьироваться, но видна только Богу. Матрица млекопитающих, например. Киты и морские свинки тоже млекопитающие.
Получается, что в бесконечности поездов вдоль бесконечных путей вполне может существовать много подобий Руфуса Уэстерфилда — но не вдоль одной ветки Пенсильванской линии.
Нью-Йоркская центральная линия идет параллельно, но билеты для Homo sapiens продают только на Пенсильванской.