«Время, назад!» и другие невероятные рассказы

Харрис не станет вмешиваться… По возможности не станет. Ведь последний год прожит ради этой решающей схватки, и один из них должен выйти из нее победителем. После двенадцати напряженных месяцев и Дейрдре, и Мальцер весьма неуравновешенны. Не исключено, что от исхода этой стычки зависит душевное здоровье одного из них или даже обоих. Но поскольку мотивацией для сей диковинной коллизии послужит не эгоизм, а волнение за оппонента, Харрис понимал: Дейрдре и Мальцер должны разобраться без его участия.

Только на улице, пытаясь поймать такси, он осознал всю значимость слов Мальцера. Тот заявил, что способен остановить Дейрдре, и голос его звучал как-то странно.

Харрис вдруг похолодел. Мальцер — ее создатель. Ну конечно, он может ее остановить, будь на то его воля. Неужели есть секретный ключик, обездвиживающий золотое тело? Неужели Дейрдре — пленница в клетке своей брони? Ведь ее тело, по сути, первая в истории тюрьма для человеческого разума. Мальцеру надо лишь запереть сознание Дейрдре на ключ, а тот может оказаться каким угодно. К примеру, Мальцер может перекрыть источник питания, дарующий жизнь ее мозгу, — каким бы он ни был, этот источник. Стоит только захотеть.

Но Харрису не верилось, что Мальцер способен на такой поступок. Он не безумец и поэтому не пойдет наперекор собственным интересам. Источник его решимости — волнение за Дейрдре; даже в крайнем случае он не станет спасать свою подопечную, заключая ее в темнице собственного черепа.

Какое-то время Харрис стоял на тротуаре. Не стоит ли вернуться? Но что он может сделать? Даже если допустить, что Мальцер, презрев собственные интересы, изберет подобную тактику, он сделает это тишком, и никто на свете не сумеет его остановить. Нет, решил Харрис, Мальцер на такое не пойдет. Нахмурившись, он забрался в кеб. Завтра оба выйдут на связь: и Дейрдре, и создатель ее тела.

Но этого не случилось. Харриса беспрестанно дергали восторженными звонками по поводу вчерашней передачи, но сообщение, которого он ждал, так и не поступило. День показался ему чудовищно долгим. Наконец, ближе к вечеру, Харрис сдался и сам позвонил Мальцеру.

Ему ответила Дейрдре. На экране появился бесстрастный шлем, и на сей раз Харрис не разглядел в нем знакомых черт. Увидел лишь загадочную и безликую маску.

— Все в порядке? — спросил он, слегка стесняясь.

— Ну да, конечно, — ответила она с металлическим призвуком, словно глубоко задумалась о чем-то своем и не потрудилась настроить высоту голоса. — Если ты про Мальцера, вчера вечером у нас был долгий разговор. Ты знаешь, чего он хочет. Но пока что мы ничего не решили.

Харрису стало не по себе. Он вдруг почувствовал, что Дейрдре — существо из металла. Ничего не понять: ни по лицу, ни по голосу. Все чувства под маской.

— Что будешь делать? — спросил он.

— В точности то, что собиралась, — сообщила она механически ровным голосом.

Харрис не понял ответа. Будучи человеком практичным, спросил:

— То есть можно начинать продажу билетов?

— Пока нет, — покачала она элегантно исполненным черепом. — Ты, несомненно, видел сегодняшние рецензии. Я… я действительно понравилась публике. — Это было преуменьшение, и голос ее впервые потеплел, но теперь в нем слышались озабоченные нотки. — Я планировала сделать перерыв после первого выступления. Пусть подождут. Хотя бы пару недель. Ты же помнишь, Джон, что у меня есть дача в Джерси? Сегодня выезжаю. Там не будет никого, кроме слуг. Даже Мальцера не будет. И тебя не приглашаю. Мне надо многое обдумать. Мальцер согласился дать нам обоим время на размышления. Он тоже отдохнет. Я свяжусь с тобой, как только вернусь, Джон. Хорошо?

Она отключилась, едва он успел кивнуть, прежде чем с губ его слетели первые возражения, и ему оставалось лишь смотреть в пустой экран.

Следующие две недели тянулись бесконечно долго. Харрис много думал. Теперь ему казалось, что во время последней встречи с Дейрдре он ощутил в ней то глубинное беспокойство, о котором упоминал Мальцер; не беспокойство даже, а рассеянную задумчивость, ибо Дейрдре глодали сомнения и она не хотела — или, вернее сказать, не могла? — высказать их даже ближайшим наперсникам. Харрис спрашивал себя: если, по словам Мальцера, разум Дейрдре балансирует в хрупком равновесии, не выйдет ли так, что никто никогда не узнает, в своем ли она уме? Ведь по нынешнему ее лицу ничего не скажешь…

Но чаще всего он размышлял о том, как эти две недели, проведенные в новом окружении, скажутся на ее обновленном сознании в малознакомом пока что теле. Если Мальцер прав, при следующей встрече Харрис, наверное, заметит, что Дейрдре… опустошена. Он старался об этом не думать.