«Время, назад!» и другие невероятные рассказы

— Тебе меня не обмануть. — Голос его стал совершенно спокоен. — Милая, я же создал тебя. Я все про тебя знаю. Я давно уже чувствую, как в тебе нарастает тревога. И сегодня она гораздо заметнее, чем две недели назад. В Джерси что-то произошло. Не знаю, что именно, но ты изменилась. Признайся, Дейрдре, признайся хотя бы себе самой. Неужели ты еще не поняла, что тебе нельзя возвращаться в эфир?

— Даже не надейся. — Дейрдре покосилась на него сквозь зеркало, и движения ее замедлились, рисуя в воздухе ленивую паутину танца. — Я не передумала.

Снаружи — сплошной металл, и она бесстыдно этим пользовалась. Ушла в себя, скрылась за безликой маской, спряталась за собственным голосом. Даже тело, чьи непроизвольные движения могли бы предать ее, выдать ее эмоции, замаскировалось в череде ритуальных па. Пока она исполняет свой бесконечный танец, никому не понять, что происходит в сознании, заключенном в металлический шлем.

Харрис потрясенно понял, что Дейрдре навсегда ушла в себя. Во время прошлой их встречи она была настоящей Дейрдре, не пряталась за маской, и золотистое тело лучилось теплой энергией женщины, которую он так хорошо знал, но после выступления он уже не видел в ней знакомых черт. Почему же? Харрис лихорадочно искал ответ на этот вопрос. Неужели в миг триумфа она осознала, сколь непостоянной бывает публика? Неужели за гулом аплодисментов она уловила разрозненные смешки и перешептывания?

Или Мальцер был прав? Быть может, тот ее разговор с Харрисом оказался последним всполохом прежней Дейрдре, радостной от долгожданной встречи со старым другом, и эта демонстративная радость призвана была убедить его, что все в порядке? Но теперь прежней Дейрдре не стало. Ушла в себя, защищаясь от свойственной людям жестокости? Растворилась в металле? Не угадаешь… Быть может, Дейрдре стремительно утрачивает человечность, и латунная скверна одерживает верх над разумом, чьим вместилищем стал теперь железный конструкт?

Мальцер ухватился дрожащей рукой за край открытой фрамуги, выглянул наружу и произнес — впервые без нотки капризного недовольства:

— Я сделал чудовищную ошибку, Дейрдре. Причинил тебе необратимое зло.

На мгновение он умолк, но Дейрдре не отозвалась. Харрис тоже не рискнул заговорить, поэтому Мальцер продолжил:

— Я создал тебя уязвимой, но не дал тебе защитного оружия, чтобы ты умела отразить нападки врага, а враг твой — все человечество, милая Дейрдре, и не важно, когда ты это признаешь, теперь или позже. Думаю, ты уже все поняла. Вот почему ты молчишь. Ты почувствовала это две недели назад, еще на сцене, а в Джерси лишь укрепилась в своих подозрениях. Тебя будут ненавидеть, потому что ты по-прежнему красива, и над тобой станут издеваться, потому что ты не такая, как все. И потому, что ты беззащитна. Когда развеется эффект новизны, милая Дейрдре, твоя публика превратится в разъяренную толпу.

Он не смотрел на нее. Подался чуть вперед и бросил взгляд вниз. Ветер (на такой высоте всегда сильный ветер) ерошил его волосы и тонко подвывал, разбиваясь об оконное стекло.

— То, что я подарил тебе, — продолжал Мальцер, — предназначалось всем, кто пережил трагическое несчастье. Жаль, я не знал, что этот мой дар — трагедия пострашнее любого увечья. Теперь я понимаю, что есть один лишь допустимый способ, коим человеку пристало создавать новую жизнь. Я же пошел другим путем, и это стало мне горьким уроком. Помнишь студента по фамилии Франкенштейн? Он тоже усвоил свой урок. Ему еще повезло: он не видел, во что превратилось его творение. Может, ему недостало бы мужества… Мне так уж точно его недостает.

Харрис обнаружил, что уже не сидит, а стоит. Он не помнил, как встал, но понимал, что сейчас будет. Понимал это по решительному тону Мальцера, по его неестественному спокойствию. Понимал, зачем Мальцер пригласил его к себе: чтобы не оставить Дейрдре в одиночестве. Харрис помнил, как Франкенштейн тоже шагнул за пределы дозволенного, сотворил жизнь и заплатил за это собственной жизнью.

Мальцер, высунув голову и плечи в окно, завороженно смотрел вниз. С порывами ветра до остальных доносился его голос — как будто издали, словно между Мальцером и миром живых уже разверзлась глубокая пропасть.

Дейрдре не двинулась с места. Из зеркала на Мальцера смотрела равнодушная маска. Несомненно, Дейрдре тоже все поняла, но никак этого не выказывала, разве что движения ее сделались до невыносимого медленны. Такие танцы танцуют под водой. Такие танцы являются людям в кошмарах.

Конечно, несправедливо ставить ей в вину бесстрастное выражение лица — ведь лицо ее не способно выражать ничего, кроме бесстрастия, — но она смотрела на происходящее столь равнодушно…

Никто из них не рискнул шагнуть к Мальцеру: одно неверное движение — и он бросится вниз. Оба молча слушали его задумчивый монолог.