Время невысказанных слов

— Да в том, что я завидую Никите не потому, что он так много работает и заваливается домой только ночью, как правило, когда я сплю — а спать я ложусь поздно, ты же знаешь! Я завидую, потому что ему все это нравится. Понимаешь? До одури.

— Так если бы тебя поставили на его место, ты тоже бы прыгала от счастья, когда все остальные падали бы от усталости!

— Да нет. Не в этом дело. В том, что я не загораюсь даже от перспективы быть на его месте. Я на это с ужасом смотрю. Я бы хотела найти что-то такое, от чего можно было бы бегать с такими же бешеными от счастья глазами и в два часа ночи. Я думала, что журналистика даст мне это. Но она не дает. Я просто какая-то неправильная. Занимаю не свое место. С таким подходом мне никогда не стать хорошим журналистом. Здесь нужен огонь в глазах.

— Ну посмотри на меня. Я не работаю нигде серьезно. Я внештатник. Не спешу заковывать себя в постоянную работу! И мне прекрасно живется, потому что я не тороплюсь жить. Хочу порадоваться еще простым вещам и разным увлечениям.

— Все так, Мика. Но ты даже, когда бежишь на свое случайное задание, ты уже так не бесишься — хоть это будет град и зной, и снег. А придя оттуда, ты все время рассказываешь кучу второстепенных веселых деталей! Это твое. — Я помолчала, быстро взглянув на часы, — ладно, наверно я просто с жиру бешусь. Учусь на журфаке, устроилась на работу, а мне еще хочется радоваться от каждого задания!

— Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть любить дело, которым занимаешься, — тихо откликнулась Мика. — А тебя губит именно чувство неуверенности в себе. И вины за то, что хочешь получать удовольствие от жизни. А ведь это все твой год работы официанткой. После него ты никак не можешь перестроиться.

Хм… год работы официанткой, говоришь? Может и так. Но этого года бы и не было, если бы…

Я знаю, когда все началось. В одну чудесную июньскую ночь, когда мне сообщили, что я ничего значу, и человек, без которого я не могла обходиться, прекрасно смог обходиться без меня.

— Посмотри на себя со стороны. Просто на миг представь свою жизнь в исполнении другого человека, — говорила Мика. — И ты увидишь, что не так уж и бесполезна, как считаешь. Поймешь, что занимаешь очень даже свое место.

Может, и правда я взялась слишком строго судить себя? Быть может, зря я пытаюсь придумать наперед всю свою жизнь? Глупое занятие, ты же знаешь об этом, Трубецкая! Так что же, пустить все на самотек?

Просто остановись, начнем с этого.

***

— Слушай, замри на месте, ладно? Просто сохраняй одно выражение лица дольше пяти секунд! Ты же сам сказал, что тебе нужна представительная фотография! В моем понимании, у тебя других фотографий быть и не может, — съехидничала я, опуская руки с фотоаппаратом.

— Вот-вот. Сплошные упреки и сомнения. Мне нужна представительная фотка для моих будущих работодателей, но работать-то я буду не на кладбище.

— Что это за работа?

— Переводчик.

— Серьезно?

— Совершенно. С понедельника официально. «ПитерИнТур», я к вашим услугам. — Стрелин глубоко вздохнул. — Так все, я готов.

Я оценивающе посмотрела на него.

— Ты сейчас как будто ценник повесила.

— Нет пока, колеблюсь. Вот думаю, добавить пятьдесят копеек к цене или не стоит? — я приблизилась к нему и расстегнула еще одну пуговицу на рубашке.

— Может, снять пиджак? — предложил он чарующим голосом. Я расхохоталась:

— Я тебя умоляю!

Я отошла и подняла камеру.

— Нет, без пиджака ты будешь как вшивенький клерк. И вообще, лучше бы тебе переодеться.

— Сейчас домой съезжу… прекрати уже, а!

— Просто слишком ты какой-то… — я не могла подобрать слово.

— Ну какой? — он уже готов был взорваться.

— Принц. — Любезно пояснила я. — Ладно, давай попробуем.

Защелкал затвор, я пробовала с разных ракурсов. Посадила его на стул, сняла пиджак — он ехидничал.

Мы были в фотостудии журфака, где поздно вечером уже никого не было, кроме преподавателя, который тоже куда-то смылся, оставив нас здесь под честное слово. Да и то, мне кажется, потому, что Стрелину здесь все едва ли не в ножки кланялись.

— Расскажи мне о своей бабушке, — попросила я, не переставая фотографировать.

— Бабушке? — изменившимся голосом переспросил он.

— Ну да. Помнишь, ты как-то говорил, что она воспитывала тебя. Царица Савская.

— Ты и это помнишь? — у него и лицо изменилось. Я не останавливалась.

— Я не забываю истории, которые мне рассказывают о людях.

— Ну однажды-то все равно забываешь.

— Нет, — я пожала плечами. — С самого детства. Могу помнить истории, которые бабушка рассказывала маме о своей приятельницах, хотя мне было тогда семь лет.

— Интересно. Моя бабушка — человек старой закалки. Причем даже не своей — родительской. Царских времен.

— Так сколько же ей лет?

— Семьдесят пять. Она была поздним ребенком у своих родителей и те видели и Николая и все его семью. И многие из моих родственников даже были приближены ко двору.

— Здорово.