Время переменных. Математический анализ в безумном мире

Рост х² происходит в трех областях: двух длинных, тонких прямоугольниках (каждый х увеличивается на dx) и в крошечном квадратике в углу (dx на dx).

Здесь мы остановимся, чтобы порассуждать о природе миниатюрности. Примерно так: вот это маленькое, а это просто крошечное. Скажем х = 1, а dx = 1/100. Это достаточно мало, верно? Конечно, но (dx)² в сотню раз меньше: всего лишь 1/10 000. Это такое крошечное значение, что предыдущее по сравнению с ним выглядит огромным.

А если dx еще меньше, например 1/1 000 000? Тогда (dx)² в миллион раз меньше и равняется только 1/1 000 000 000 000. Это новый уровень миниатюрности.

Что же представляет собой dx в действительности? Это стремящаяся к нулю величина меньше любого известного числа. (Джон Валлис, изобретатель значка бесконечности, записывал бесконечно малые величины как 1/∞, хотя ваш учитель может рассердиться из-за такого обозначения.) Так что (dx)² не просто в сотню или миллион раз меньше, оно бесконечно меньше, это бесконечно малое от бесконечно малого. Оно с таким же успехом могло бы быть нулем.

Так на много ли вырастет х²? Если игнорировать пренебрежимо малое (dx)², он вырастет на два прямоугольника – один по ширине, другой по высоте.

Следовательно, производная равна 2х.

Вернемся в гостиную будущего. Оона находит демонстрацию захватывающей.

Так вот что они имели в виду, когда говорили о возведении числа в квадрат! Не просто умножение его на себя самого или что там Джик говорил, но превращение числа в самый настоящий квадрат… Тогда математика – это не просто набор цифр, букв и глупостей. Она что-то значит, а математическое выражение, как предложение, о чем-то говорит.

Возбужденная Оона погрузилась в следующий демонстрационный пример визи-мата. Как может с зевком или всхлипом подтвердить любой студент-математик, производная х³ – это 3х². У Ооны – и у меня, и у моих студентов, и, черт побери, у любого человека, который когда-либо подвергался алгебраической пытке вроде той, которую устроил ведомый благими намерениями Джик, – возникает один вопрос: «Почему?»

Визи-мат знает. Если х² дает нам квадрат, то х³ – куб.

Опять же, позволим х вырасти на небольшую величину dx и понаблюдаем: каждая сторона куба тоже увеличивается.

Это создает множество новых областей. Во-первых, есть три плоских квадрата, их глубина бесконечно мала.

Далее, есть три узких стержня, их глубина и ширина бесконечно малы.

А в углу находится один очень маленький куб, его высота, ширина и глубина бесконечно малы.

Эти последние четыре объекта – узкие стержни и претендующий на оригинальность куб – меньше самого мелкого, крошечнее крошечного. Они представляют собой практически ничто по сравнению с напоминающими листы бумаги квадратными областями. Таким образом, производная получается следующим образом: когда вы увеличиваете сторону куба, куб вырастает на три плоских квадрата, по одному на измерение.

Увидев, как визи-мат разворачивает перед ней все это, Оона внимает ему с удовольствием.

Теперь, когда она знала, что наконец может понимать все эти математические штуки, в ее крови заструилось что-то вроде пузырьков радости.

Больше не надо видеть, как Джик разочарован и задет, больше не надо слушать, как он говорит, говорит, говорит, пока она пытается понять, что, во имя Системы, все это значит. Отныне со всеми этими проблемами она может обратиться к визи-мату.

Вся эта история взята из рассказа «Алеф с нижним индексом один» (Aleph Sub One) Маргарет Сент-Клер, забытой современницы Азимова, Брэдбери и Кларка. В ее работах технологический оптимизм соединяется с социальным пессимизмом. Оона живет во времени, когда приспособления становятся все лучше и лучше, а люди остаются все теми же. «Я люблю писать об обыкновенных людях из будущего, – однажды объяснила Сент-Клер, – окруженных сложными техническими приспособлениями, порожденными супернаукой. Но эти люди, я уверена, знают о том, как вся эта техника работает, не больше, чем современный водитель осведомлен о законах термодинамики».