Время первых. Судьба моя – я сам…

На Земле, как я уже говорил, мы проводили испытания в барокамере при вакууме, соответствующем высоте шестьдесят километров. В реальности, когда я вышел в открытый космос, получилось немного по-другому. Такие условия на Земле смоделировать было невозможно. И в космическом вакууме скафандр раздулся. Я, конечно, предполагал, что это случится, но не думал, что настолько сильно. В таком состоянии я, разумеется, не мог втиснуться в люк шлюза. Возникла критическая ситуация, а советоваться с Землей было некогда. Пока бы я им доложил… Пока бы они совещались… И кто бы взял на себя ответственность? Только Паша Беляев это видел, но ничем не мог помочь. И тут я, нарушая все инструкции и не сообщая на Землю, перешел на давление 0,27 атмосфер. Это второй режим работы скафандра. После того, как я перешел на второй режим, все «село» на свои места.

Прошел в шлюз, протиснул себя вперед. Потом, как уже говорил, я закрыл внешний люк и начал разворачиваться, так как входить в корабль все равно нужно ногами. Иначе я бы не смог, ведь крышка, открывающаяся внутрь, съедала 30 % объема кабины. Поэтому мне пришлось разворачиваться (внутренний диаметр шлюза – 1 метр, ширина скафандра в плечах – 68 см). Вот здесь была самая большая нагрузка, у меня пульс дошел до 190. Мне все же удалось перевернуться и войти в корабль ногами, как положено, но у меня был такой тепловой удар, что я, нарушая инструкции и не проверив герметичность, открыл шлем, не закрыв за собой люк.

Единственное, что я не сделал на выходе, – не смог сфотографировать корабль со стороны. У меня была миниатюрная камера «Аякс», способная снимать через пуговицу. Ее нам дали с личного разрешения председателя КГБ. Управлялась эта камера дистанционно тросиком, но из-за деформации скафандра я не смог до него дотянуться. А вот киносъемку я сделал (три минуты камерой С-97), и за мной с корабля постоянно следили две телевизионные камеры, но у них была невысокая разрешающая способность. По этим материалам потом сделали очень интересный фильм.

Но самое страшное было, когда я вернулся в корабль, – начало расти парциальное давление кислорода (в кабине), которое дошло до 460 мм и продолжало расти. Это при норме 160 мм! Но ведь 330 мм – это гремучий газ, ведь Валентин Бондаренко сгорел на этом… Вначале мы в оцепенении сидели. Все понимали, но сделать почти ничего не могли: до конца убрали влажность, убрали температуру (стало 10–12 °C). А давление растет… Малейшая искра – и все превратилось бы в молекулярное состояние, и мы это понимали.

Семь часов в таком состоянии, а потом заснули… Видимо, от стресса. Потом мы разобрались, что я шлангом от скафандра задел тумблер наддува… Что произошло фактически? Поскольку корабль был долгое время стабилизирован относительно Солнца, то, естественно, возникла деформация: ведь с одной стороны было охлаждение до -140 °C, с другой – нагрев до +150 °C… Датчики закрытия люка сработали, но осталась микронная щель. Система регенерации работала штатно, кислород стал расти, мы его не успевали потреблять… Общее давление достигло 920 мм. Эти несколько тонн давления придавили люк, и рост давления прекратился. Давление стало падать на глазах.

А с Валентином Бондаренко вот что произошло. Он погиб 23 марта 1961 года: скончался от ожогового шока за девятнадцать дней до первого космического полета. Согласно расписанию тренировок, он заканчивал десятисуточное пребывание в сурдобарокамере – как и других космонавтов, его испытывали одиночеством и тишиной. Ему сделали атмосферу, как на высоте пять тысяч метров, но парциальное давление кислорода высокое. Я прошел перед этим это исследование на этой высоте. На тринадцатые сутки я почувствовал, что у меня повышенное сердцебиение, и я дал команду. Я на пол ложусь – нормально, встаю – начинает бить. Значит, кислородная установка сдыхает. И вместо пятнадцати суток сделали тринадцать суток – меня выпустили.

В конце одного из медицинских тестов Валя совершил простую и непоправимую ошибку. Он снял закрепленные на теле датчики, протер места их закрепления смоченным в спирте ватным тампоном и неосторожно, не глядя, его выбросил. Вата попала на спираль раскаленной электроплитки и мгновенно вспыхнула. В атмосфере почти чистого кислорода огонь быстро распространился на всю камеру. На нем загорелся шерстяной тренировочный костюм. Быстро открыть сурдобарокамеру было невозможно из-за большого перепада давления. Когда камеру открыли, Бондаренко был еще жив. Его доставили в Боткинскую больницу, где врачи восемь часов боролись за его жизнь…

Эх, Валя… Лейтенант Бондаренко… Самый молодой среди нас был, 1937 года рождения парень… Произошел взрыв или вспышка со скоростью взрыва. Он не успел даже и глаза закрыть. Это меньше 1/25 секунды. А он был одет в темно-синий олимпийский костюм с такой белой полосочкой. Он чисто шерстяной. А шерсть, пропитанная кислородом, – это порох, самый настоящий порох…

Когда страшно обгоревшего Валентина вытащили, он был еще в сознании и все повторял: «Никого не вините, я сам виноват…»