Время предательства

– Может быть, ее кто-то взял? – спросил Гамаш из соседнего прохода.

– У меня не библиотека. Тот, кто взял, должен был ее купить. – Мирна помолчала немного, потом опять послышался ее голос: – Эта сучка Рут.

Гамаш вдруг подумал, что таково, вероятно, и есть настоящее имя Рут. Наверняка она получила его при рождении. Он представил себе, как мог бы выглядеть обряд крещения. «Как вы называете этого младенца?» – спросил бы священник. «Сучка Рут», – ответили бы крестные родители. Вот был бы провидческий выбор!

Мирна прервала его размышления:

– Она единственная, кто считает, что у меня тут библиотека. Берет книги, возвращает, потом берет другие.

– Ну хорошо хоть возвращает, – сказал Гамаш и заработал этим неприязненный взгляд от Мирны. – Вы считаете, что книгу Бернара о пятерняшках взяла Рут?

– А кто еще?

Вопрос был хороший.

– Я спрошу ее завтра, – пообещал Гамаш, надевая куртку. – Вы знаете то стихотворение Рут, которое вы цитировали?

– «Но кто тебя обидел так»? Вы про это? – спросила Мирна.

– Оно у вас есть?

Мирна нашла тонкую книжицу, и Гамаш заплатил за нее.

– Почему Констанс перестала ходить к вам на сеансы? – спросил он.

– Мы зашли в тупик.

– Как так?

– Стало ясно, что если Констанс на самом деле хочет иметь близких друзей, то ей нужно снять с себя бронежилет и подпустить к себе кого-нибудь. Наша жизнь похожа на дом. Кого-то мы пускаем на газон перед домом, кого-то – на крыльцо, кто-то входит в прихожую или в кухню. Добрые друзья допускаются в дом, в гостиную.

– А кому-то позволяют войти в спальню, – сказал Гамаш.

– Да, это по-настоящему близкие отношения, – согласилась Мирна.

– А Констанс?

– Ее дом был прекрасен снаружи. Привлекательный, красивый. Но запертый. Внутрь никого не допускали.

Гамаш слушал внимательно, но не сказал Мирне, что ее аналогия с домом идеальна. Констанс эмоционально забаррикадировалась внутри, и никто не пересекал порога ее каменного дома.

– Вы ей об этом сказали? – спросил он.

Мирна кивнула в ответ:

– Она поняла меня и старалась, очень старалась преодолеть себя, однако стены оказались слишком высокими и толстыми. Поэтому наши сеансы закончились. Больше я для нее ничего не могла сделать. Но мы поддерживали знакомство. – Мирна улыбнулась. – Даже взять ее нынешний приезд – я думала, может быть, она наконец раскроется. Я надеялась, что теперь, когда мертва ее последняя сестра, у нее не будет возникать ощущения, что она выдает семейные тайны.

– Но она ничего не сказала?

– Ничего.

– Хотите знать, что я думаю? – спросил он.

Мирна кивнула.

– Я думаю, она приехала, просто чтобы отвлечься. А вот когда решила вернуться, то причина была уже совсем иная.

Мирна поймала его взгляд:

– Какая причина?

Он вытащил фотографии из кармана и выбрал ту, на которой перед объективом стояли четыре женщины.

– Мне кажется, она собиралась привезти вам это. Ее самое драгоценное, самое личное владение. Я думаю, она хотела открыть двери и окна своего дома и впустить вас внутрь.

Мирна протяжно вздохнула и взяла у него фотографию.

– Спасибо вам, – тихо сказала она, глядя на снимок. – Виржини, Элен, Жозефин, Маргерит и теперь Констанс. Не осталось никого. Ушли в легенду. Что у вас?

Гамаш взял самую первую фотографию пятерняшек Уэлле, только что родившихся, выложенных, словно хлебные караваи, на кухонный стол. С их ошеломленным отцом, стоявшим за ними.

Старший инспектор перевернул фотографию и посмотрел на слова, написанные на обороте почти наверняка рукой матери или отца. Аккуратно, тщательно. Рукой, не привычной к перу. В их жизни, не очень примечательной, это событие было достойно того, чтобы его запомнить. Они написали имена девочек в том порядке, в каком они лежали на столе.

Мари-Виржини.

Мари-Элен.

Мари-Жозефин.

Мари-Маргерит.

Мари-Констанс.

Почти наверняка в том порядке, в каком они и родились, но еще, как понял вдруг Гамаш, в том порядке, в каком они умерли.

Глава семнадцатая

Арман Гамаш проснулся от криков, воплей и коротких, резких взрывов звука.

Он сел в кровати, мгновенно перейдя от глубокого сна к полному бодрствованию. Быстро протянул руку к ящику, в котором лежал его пистолет, и замер в таком положении.

Глаза его смотрели ясно, сосредоточенно. Он оставался неподвижен и напряжен.

За занавесками уже рассвело. Наконец звук повторился. Взволнованный крик. Зов о помощи. Слова команды. Еще один удар.

Ошибиться в природе этих звуков было невозможно.

Надев халат и тапочки, Гамаш подошел к окну, отодвинул занавеску и увидел, как играют в хоккей на замерзшем пруду в середине деревенского луга.

Рядом с ним оказался Анри – он тыкался носом в стекло, принюхивался.

– Это место меня доконает, – сказал старший инспектор, обращаясь к псу.

Но он все же улыбался, глядя, как малышня на пруду неистово гоняется за шайбой. Выкрикивает друг другу инструкции. Торжествующе орет после забитой шайбы, страдальчески кричит, когда шайба попадает в сетку.

Несколько секунд он смотрел как зачарованный сквозь подернутое морозцем стекло.