Время предательства

Он старался не делать худших выводов, которые сводились к тому, что все ранены или убиты, а потому на связь выходить некому.

Нет, он заставил себя выкинуть это из головы. Держаться только фактов. Он знал, каким катастрофичным может быть разыгравшееся воображение, подстегиваемое страхом.

Гамаш отринул тревожные мысли. Время еще есть – пусть поступят последние новости. И потом, если уж что случилось, то случилось.

Все кончено, и он ничего не сможет изменить.

Он закрыл глаза, пытаясь не представлять Жана Ги. Не представлять того испуганного раненого у него на руках. Или того больного и истощенного, каким он был в последние недели и месяцы. И тем более того Жана Ги, что сидел в гостиной у Гамаша, пил пиво и смеялся.

Труднее всего было избавиться от этого образа.

Гамаш открыл глаза.

– Продолжай следить, пожалуйста, – сказал он. – Я буду в бистро или в книжном.

– Шеф? – неуверенно произнесла Лакост.

– Все будет в порядке, – сказал он спокойно, собранно.

– Oui. – Голос ее прозвучал не очень убежденно, но больше не дрожал.

«Все будет хорошо», – повторил Гамаш, решительно шагая по деревенскому лугу.

Но он сомневался, что так оно и будет.

Мирна Ландерс сидела на диване у себя на чердаке и смотрела телевизор.

На экране замерла улыбающаяся маленькая девочка, отец зашнуровывал ей коньки, а ее сестры, уже на коньках, ждали ее.

На голове у нее была шапочка с оленем.

Мирна не знала, смеяться ей или плакать.

Она улыбнулась.

– Вид у нее радостный, правда? – сказала Мирна.

Гамаш и Тереза Брюнель кивнули. Она тоже.

Теперь, когда Гамаш знал, кто есть кто, ему захотелось посмотреть фильм еще раз.

Из-за спины маленькой Констанс выглядывали Маргерит и Жозефин, им не терпелось скорее на улицу. Каждую девочку можно было узнать по шапочке. Сосны для Маргерит, снежинки для Жозефин. Мари-Констанс, судя по ее виду, могла просидеть там весь день, лишь бы только отец завязывал ей шнурки. На ее шапочке скакал олень.

Элен и Виржини, нахмурившись, стояли у двери. Тоже в вязаных шапочках.

По просьбе Гамаша Мирна еще раз нажала клавишу обратной перемотки, и они вернулись к началу. И снова Исидор стоял с распростертыми руками, давая дочерям bénédiction paternelle.

Но теперь они знали, кто из маленьких девочек, получающих отцовское благословение, Констанс, – они проследили ее от кадров с коньками назад, назад, назад до самого начала. Она стояла на коленях в конце ряда.

«И Констанс», – подумал Гамаш.

– Это поможет найти того, кто убил Констанс? – спросила Мирна.

– Не уверен, – признал старший инспектор. – Но по крайней мере, мы знаем, кто из девочек есть кто.

– Мирна, – начала Тереза, – Арман сказал мне, что, когда вы узнали, кто такая Констанс, вы почувствовали себя так, будто среди ваших клиентов появилась Гера.

Мирна посмотрела на Терезу и снова на экран:

– Да.

– Гера, – повторила Тереза. – Одна из греческих богинь.

Мирна улыбнулась:

– Да.

– Почему?

Мирна поставила проигрыватель на «паузу» и повернулась к гостям.

– Почему? – Она задумалась. – Когда Констанс сказала мне, что она – одна из пятерняшек Уэлле, для меня это было, как если бы она сказала мне, что она греческая богиня. Персонаж из мифа. Я пошутила, только и всего.

– Ясно, – сказала Тереза. – Но почему именно Гера?

– А почему бы и нет? – Мирна явно растерялась. – Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

– Ладно, бог с ним.

– Что у вас на уме, Тереза? – спросил Гамаш.

– Можете смеяться, но, работая куратором в Музее изящных искусств, я видела много классических картин, – сказала Тереза. – Многие написаны по мифологическим сюжетам. Рисовать греческих богинь особенно любили викторианские художники. Я всегда подозревала, что это предлог для написания обнаженных женщин, часто борющихся со змеями. Приемлемая форма порнографии.

– Вы отвлеклись от темы, – заметил Гамаш, и Тереза улыбнулась:

– Я познакомилась со всевозможными богами и богинями. Но художников той эпохи больше всего интересовали две богини.

– Позвольте высказать предположение, – вмешалась Мирна. – Афродита?

Суперинтендант Брюнель кивнула:

– Богиня любви и проституток, если вы не знаете. И для удобства она не особенно заботилась об одежде.

– А другая? – спросила Мирна, хотя все они знали ответ.

– Гера.

– Тоже обнаженная? – спросила Мирна.

– Нет, викторианские художники любили ее из-за драматической судьбы, и она отвечала их осторожным представлениям о сильной женщине. Она была злобной и завистливой.

Они повернулись к экрану, на котором застыло лицо маленькой молящейся Констанс.

Мирна посмотрела на Терезу:

– Вы думаете, она была злобной и завистливой?

– Не я назвала ее Герой.

– Да это же просто имя – единственная богиня, которая пришла мне в голову. С таким же успехом я могла ее назвать Афиной или Афродитой.

– Но не назвали, – не отступала суперинтендант Брюнель.

Две женщины сверлили друг друга глазами.

– Я знала Констанс, – сказала Мирна. – Сначала она пришла ко мне как клиент, потом стала моим другом. Она никогда не казалась мне злобной или завистливой.

– Но вы говорили, что она была человеком закрытым, – вмешался Гамаш. – Вы знаете, что она скрывала?