Время предательства

– Юлиана Норвичская, – сказала она, узнав слова.

Сквозь схваченное морозцем окно она видела, как Николь и Жиль несут оборудование вверх по склону и в лес. Суперинтендант Брюнель снова посмотрела на собеседника, отметила кобуру с пистолетом на его поясе. Арман Гамаш делал то, что считал необходимым. Но не прежде, чем необходимость наступала.

– Все будет хорошо, – повторила она и вернулась к чтению.

Гамаш передал ей документы о пятерняшках Уэлле, найденные им в национальном архиве. При этом он сказал Терезе, что ему что-то не дает покоя после просмотра фильмов предыдущим вечером.

– Интересно, что именно? – спросила Тереза. Она просмотрела компакт-диск сегодня утром на старом ноутбуке, привезенном Николь. – Эти несчастные девочки. Знаете, я ведь когда-то им завидовала. Каждая маленькая девочка хотела быть или принцессой Елизаветой, или одной из пятерняшек.

И они устроились поудобнее. Суперинтендант Брюнель – с документами о девочках, а старший инспектор Гамаш – с книгой доктора Бернара. Час спустя Тереза отложила досье.

– Ну? – спросил Гамаш, сняв очки.

– Здесь так и стараются выставить родителей в невыгодном свете, – сказала она.

– И здесь тоже, – кивнул Гамаш, положив большую руку на книгу. – Вас ничто не удивило?

– Откровенно говоря, удивило. Дом.

– Продолжайте.

По ее лицу он понял: ее беспокоит то же, что и его.

– Судя по документам, Исидор Уэлле вскоре после рождения пятерняшек продал семейную ферму правительству. Получил на сделке громадную прибыль.

– Фактически он получил плату за девочек, – сказал старший инспектор.

– Квебекское правительство взяло их под свое попечительство, и Уэлле могли жить беззаботной жизнью, не кормя те рты, которые все равно не могли прокормить. – Тереза с неудовольствием положила на стол картонную папку. – Они хотят создать у нас впечатление, будто Уэлле были такие бедные и невежественные, что не могли позаботиться о дочках и в любом случае не имели другого выхода, кроме как отдать дочерей на попечение властей.

Гамаш кивнул. В документах не говорилось, что в то время вовсю бушевала Великая депрессия, все семьи боролись за выживание. Экономический кризис, причиной которого никак не могли быть Уэлле. Но, судя по документам, они сами были виноваты в своем бедственном положении. А доброхотное правительство спасло не только родителей, но и их дочерей.

– Они оказывали Уэлле услугу, – сказал Гамаш. – Снимали груз обязанностей с их плеч. Мадам Уэлле родила не только пятерняшек, но и выход для них из депрессии. В книге доктора Бернара говорится о том же. Язык, конечно, приглажен. Никто не хотел выглядеть критиком родителей, но образ невежественного квебекского фермера в те времена продать было несложно.

– Однако правительство не заплатило ни гроша, – сказала Тереза. – Если судить по фильму. Это bénédiction paternelle[53] имело место, когда девочкам было почти по десять, а Уэлле все еще жили в своем старом доме. Они его не продали.

Гамаш постучал по картонной папке очками:

– Это ложь. Официальные документы сфабрикованы.

– Зачем?

– Чтобы придать пятерняшкам непрезентабельный вид, если они решат обратиться к общественности.

Неожиданно письма Исидора Уэлле предстали перед ним в ином свете. То, что выдавалось за попрошайничество, выманивание денег, попытку надавить на жалость, на самом деле оказалось констатацией факта.

Правительство похитило у супругов Уэлле их детей. А Уэлле хотели их вернуть. Да, они были бедны, о чем и писал Исидор, но все же могли дать девочкам то, что им необходимо.

Гамаш вспомнил старую ферму, вспомнил, как Исидор прикручивает коньки к обуви девочек, вспомнил измученную Мари-Ариетт, которая надевает девочкам шапочки.

Не просто какие-то шапочки. Каждой – свою. И все разные.

А потом в раздражении зашвыривает лишнюю куда-то за границы кадра.

Это привлекло внимание Гамаша. Жест озлобления затмил собою нежность предыдущих мгновений, когда она обращалась с девочками, как с любимыми чадами. Сама связала для них шапочки. Чтобы защитить от сурового мира.

– Извините меня.

Он встал и слегка поклонился Терезе, потом надел куртку и вышел в зимний день.

Тереза Брюнель следила из своего кресла, как он огибает деревенский луг, направляясь к гостинице Габри. А потом исчезает за дверью.

– Да, шеф, – сказала инспектор Лакост. – У меня.

Гамаш слышал, как она постукивает по клавишам. Он позвонил ей на сотовый и застал дома в этот воскресный день.

– Сейчас, мне нужна одна минутка.

Голос ее звучал приглушенно, и он представил, как она плечом прижимает трубку к уху, одновременно работая на ноутбуке. Пытается найти нужный файл.

– Не спеши, – сказал он и сел на кровать.

Он находился в гостиничном номере, который считал своим. И номер так и оставался за ним. Он его оплачивал и даже оставил тут несколько личных вещей.

На тот случай, если кто-то станет интересоваться.

А если ему требовалось позвонить в Монреаль или Париж, он приходил сюда. Если он не ошибался, их разговор прослушают. А он не хотел, чтобы прослушка замыкалась на дом Лонгпре.