Время России. Святые века страны

3. Немного уточнили Символ веры. В одном месте убрали союз, в другом – время, в третьем исключили одно лишнее слово «Истиннаго» о Духе Святом.

4. Господа вместо «Ісус» велено было писать с двумя «и», что точнее.

5. Крестные ходы Никон распорядился проводить в обратном направлении (против солнца, а не посолонь).

6. Возглас «аллилуйя» во время богослужения стали произносить не дважды, а трижды.

7. Изменили форму креста: трисоставный восьмиконечный заменялся двучастным – четырехконечным.

Из важного – все! Некоторые правки едва ли что-то меняют в отношениях с Богом.

Более того, до определенного периода как на этой, так и на других правках не настаивали. Никто не торопил и не понуждал переходить сейчас же в новые обряды.

Почему же тогда небольшое изменение (даже само это предложение) погрузило страну в жесткий раскол, в волну жутких огненных аутодафе и старообрядческих самосожжений? И кто все-таки прав в этом споре? И в принципе, насколько точное для все этих событий слово «раскол»?

Ведь расколом чаще называют отпадение от Церкви из-за ереси, то есть искажения догматов, как это было в расколе христианской Церкви в 1054 году, породившем католичество; или в расколе католиков и протестантов. В нашем расколе не было спора из-за догматов и их искажения. В главном мы со старообрядцами и тогда оставались, и теперь остаемся едины. Наш раскол спорил лишь о внешних обрядовых вещах.

Но именно тяжесть последствий этого спора, принятых тогда анафем и запретов, лишь усиливших болезнь и трещины на народном теле, вызвавших с годами настоящее революционное движение с очагами по всей стране, заставляет считать слово «раскол» все же справедливым.

И, может быть, дело вовсе не в буквах, словах и некоторых обрядах, которые предполагалось скорректировать. А в той «неделикатности», с которой это делалось. Резкость реформаторов, нежелание объяснять, к чему все эти перемены, терзали религиозное чувство человека – а оно самое уязвимое. Любое обращение к нему – это всегда операция на открытом нерве.

Единственное, что всем было понятно: это – наше «равнение на греков». Но в простом народе давно утвердилось чувство о превосходстве русского благочестия над греческим, а московского – над киевским. Ведь греки подписали флорентийскую унию с католиками, Константинополь пал, а киевляне много лет жили под властью Литвы.

Более того, староверы поначалу не противились реформам. А их лидер протопоп Аввакум и вовсе был очень дружен с Патриархом, входил с ним в один «Кружок ревнителей благочестия». Они только предлагали в исправлениях опираться на древнерусские рукописи, а Никон захотел брать все из греческих книг. Вскоре даже стал довольствоваться итальянскими перепечатками.

Вот что про это писал протоиерей Александр Шмеман:

«В том-то и вся трагедия, что, принимая „греческое”, в Москве уже не разбирались в качестве этого „греческого” – очень часто испорченного не менее русского… и слишком часто авторитетами оказывались подозрительные выходцы с Востока, искавшие в Москве милостыни или наживы и случайно попадавшие в учителя. Исправление книг было вдохновлено не столько возвращением к „духу и истине” православного богопоклонения, сколько стремлением к единообразию, и часто легкомысленным грекофильством.

Особенно роковой оказалась роль патриарха Никона. У него была почти болезненная склонность все переделывать и перелагать по-гречески, как у Петра впоследствии страсть всех и все переделывать по-немецки или по-голландски. Их роднит также эта странная легкость разрыва с прошлым…