Время России. Святые века страны

Слишком много было сразу же наложено проклятий и анафем, слишком все проводилось приказом и указом… Но, что еще хуже – греческие книги, напечатанные в Венеции, оказывались часто подозрительными, „латиномудрствующими”… Это не значит, что правы были ревнители „старой веры”: Аввакум и ему подобные; но их смущало это огульное отрицание всего старорусского чина и обряда, это равнение по подозрительным киевлянам и не менее подозрительным грекам, многие из которых действительно учились в Риме и для этого на время принимали даже латинскую веру.

В простой форме тревогу раскольников можно выразить так: если все это священное и святое московское прошлое, если Третий Рим, последний оплот и надежда православия, оказываются, как утверждают „новаторы”, повинными в стольких ошибках и извращениях, почти в отпадении от истины, то не значит ли это, что истории приходит конец – и близ есть Антихрист».

Тема раскола – не обряды, а то, что из века в век будет повторяться в истории нашей страны: попытка свернуть нас со своей колеи. Попытка бесплодная, пустая, слепая, которая всегда кончается только одним: болезненным – иногда через потрясения и потери – возвращением в свою колею, к себе самим, к новому узнаванию себя.

А другая тема раскола – конец света. Она рождена тем же сакральным обостренным отношением к стране и осознанием своей миссии в мире.

Отсюда радикализм и самосожжения староверов? Правы ли были раскольники, что ухватывались за внешнее ценой потери единства Церкви? Едва ли. Но прав ли был Патриарх, который однажды публично избил, сорвал мантию с епископа Павла Коломенского, а затем без соборного решения единолично лишил того кафедры и сослал как противника богослужебной реформы? Едва ли. Права ли была власть государственная и церковная, накладывая анафему на всех, кто крестится двумя перстами? Нет, не права. Эта поспешная анафема была отменена лишь Поместным собором нашей Церкви 1971 года.

Новые книги были лучше старых, исправнее, осмысленнее. Но то, как проводилась реформа – сверху, резво, надрывая самые тонкие религиозные чувства души, – посеяло раскол.

Рана эта кровоточит до сих пор – несмотря на снятие взаимных проклятий и каноническое воссоединение старообрядцев и православных.

Низвержение Никона только усилило внутренние шатания в стране. Патриарх на самом пике реформы, на самом пике своих успехов и церковного строительства, на подходе к реализации «греческого проекта» вдруг оставляет кафедру. Это одно из самых спорных событий в истории страны.

Низвержение Патриарха Никона

Никон – тот уникальный (для российской истории) Патриарх, который получил от Алексея Михайловича наименование «Великий Государь». По сути, это было приближение Патриарха к царскому званию, и не только на словах. Когда царь уезжал из Москвы – например на войну, оставлял Никона фактически главой правительства.

Элитам не очень нравилось возрастающее влияние Церкви на государственную жизнь. Хотя, как водится, при таких разговорах никакого влияния на государство у Церкви не было – а был лишь его мираж, выдаваемый боярами за почему-то большую угрозу, за амбиции властолюбивого Патриарха. Привычное дело!

Никон и впрямь был очень неуступчив. Например, он принял в штыки Соборное уложение 1649 года, согласно которому доходы от эксплуатации монастырских вотчин поступали в государственную казну, а дела судов церковных стали передаваться в мирские суды. Были ли у Патриарха основания для недовольства уложением? Конечно, ведь оно вело Церковь в подчинение к государству.

Здесь Никон был прав – он удерживал страну от будущей ошибки Петра, который скоро окончательно подчинит себе Церковь и сделает ее – свободную по сути – государственным ведомством. Это отразится на сознании и духе народа, что приведет через 200 лет к революции.