«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана

Позавчера я был у принцессы, речь (как и при первом моем посещении) сразу зашла о тебе, я обрадовался, что могу со спокойной душой произнести твое имя, принцесса постоянно говорила об «Ингеборг», и в конце концов я тоже сказал: Ингеборг.

Ты, если я правильно ее понял, написала «пьесу» (une pièce): могу я ее прочесть, ты мне пришлешь?

И потом, от избытка чувств, я сделал нечто такое, что, наверное, намного превышает мою компетенцию: принцесса заговорила о немецких материалах для весеннего выпуска Б. О.[79], и тут мне в голову (не совсем неожиданно, должен признать), пришла мысль предложить ей, чтобы эту подборку текстов подготовили мы вдвоем, ты и я[80]. Это, конечно, было с моей стороны очень нескромно, прости; ты можешь, как, наверное, делала и раньше, подготовить эту подборку сама, зачем, собственно, тебе нужен я? Не сердись, Ингеборг: то, что я произнес вслух, было только К-Тебе-Хотением, которое внезапно (или не так уж внезапно) поверило, что появился такой шанс, — там, где его никто не оспорит, — и пожелало, чтобы этот — по крайней мере этот — шанс у нас не отняли.

Принцесса согласилась, я ее застал врасплох, но окончательное решение за тобой: если ты не захочешь, все опять будет улажено.

«Боттеге оскуре»: это обещает немного темноты и защищенности — ведь там нам никто не помешает обменяться рукопожатием и несколькими словами?

Завтра ты переезжаешь на новую квартиру: можно я скоро приеду и вместе с тобой пойду искать лампу?

Пауль.

65. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

Штутгарт[81], 5. 12.1957

Четверг

Послезавтра, в субботу, я буду в Мюнхене — у тебя, Ингеборг.

Сможешь прийти на вокзал? Мой поезд прибывает в 12.07. Если не придешь, я через полчаса буду прохаживаться перед твоим домом по Франц-Иозефштрассе.

Завтра я буду в Тюбингене (Адрес: отель «Ламм» или книжный магазин «Озиандер»).

Осталось два дня, Ингеборг.

Пауль.

89. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Мюнхен, 2. 02.1958 Воскресенье, вечер

Пауль!

Работа, которая так мучила и тяготила меня, завершена[82]. И я сразу же сажусь за письмо к тебе, пока у меня еще не слипаются глаза.

По поводу новой катастрофы с Голлем[83]: прошу тебя, похорони все эти истории в себе, и тогда, я уверена, они будут похоронены и вовне. Мне кажется, преследования только до тех пор затрагивают нас, пока мы готовы допустить, чтобы нас преследовали.

Истина ведь в том, что ты стоишь выше всех этих историй, а стало быть, со своей высоты можешь отбросить их прочь.

Я получу «Facile»[84]? Все на самом деле стало легко и просто, и ты ни секунды не думай о том, что мне страшно. Очень страшно мне было после Кёльна. Теперь — уже нет.

В последнее время я боюсь не за нас с тобой, а за Жизель и тебя, боюсь, что ты потеряешь ее прекрасную тревожную душу. Но ты теперь и сам вновь обретешь зрение, и сможешь рассеять тьму и для нее тоже. Я в последний раз заговариваю об этом, и ты можешь промолчать в ответ.

После твоего отъезда я впервые снова работала с удовольствием, и даже многочасовое, монотонное перепечатывание на машинке доставляло мне радость, я вся свечусь от усердия.

Разве это не хорошо? Скоро отправлюсь в Тюбинген. По твоим следам[85].

Ингеборг.

90. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

<Париж> 8.2.58.

Май — мой вечер в Дюссельдорфе — еще далеко, не знаю, сумею ли ждать так долго, я попытаюсь писать сквозь это долгое время.

Странно, на сей раз я перевел кое-что с русского: главное, как я думаю, стихотворение революции[86], вот оно (прости, оригинал послан в издательство Фишера, ты получишь только копию) — скажи, если можешь, понравилось ли, я там затрагиваю удивительные регистры…

Второе, переведенное вчера, — стихотворение Есенина, одно из самых красивых у него.

Получила ли ты «Facile»? Скажи.

Послала бы ты мне копию твоей радиопьесы![87]

Ты ведь понимаешь, Ингеборг. Ты все понимаешь.

Пауль.

Приложения: переводы поэмы «Двенадцать» Александра Блока и стихотворения Сергея Есенина «Устал я жить в родном краю…»

104. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Мюнхен, 5 октября 58 года

Пауль, дорогой Пауль!

Я так долго молчала и все же постоянно думала о тебе, ибо молчание показалось мне более честным в то время, за которое я смогла бы написать тебе только одно письмо, где бы ни слова не было о том, что на самом деле происходило. И все же я очень мучилась, ведь я так боялась за вас в эти уже миновавшие беспокойные парижские дни[88]!