Время сержанта Николаева

Какой запечатлелась в нем Галина Ивановна Малиновская? Питавшая надежды на его способности первого ученика и какую-то недетскую деликатность. Она была строга, даже иронично груба с бестолковыми соучениками Андрея Юрича, как нынешний Георгий Тимофеевич. “Эх ты, ишак карабахский!” — смешно говорила она и ставила красивую двойку в журнал. Но никто не обижался. Как можно? Она была права и превыше ущемляемого самолюбия. Учитель обязан быть источником сильного тока, который после звонка течет по классу, но он отключается после уроков, и учитель может стать совершенно ласковой и простой душой. У нее были крупные зубы с грязным, желтым налетом от бывших золотых коронок, которые ей потребовалось, что ли, снять. Она носила в те времена парик — писк моды, и Андрею Юричу было за нее страшно, потому что он боялся перегрева ее головы. Мокрые от пота, ее подлинные волосы выбивались из-под парика, но это была неряшливость уместная и даже потребная в творческом обучении. Естественно, пальцы ее были разъедены мелом, и она то и дело стряхивала его со своих красивых одеяний. Да, одевалась она богато и чрезвычайно разнообразно. У нее было так много бус, одежды, туфель, и она так старательно чередовала свои туалеты, что девочки-подростки покорялись ей еще и поэтому.

Однажды толстая и обеспеченная девочка Света Листова, то ли обиженная меньшим вниманием Галины Ивановны к ее тугоплавкой усидчивости, то ли по другой причине, возвестила о любимой учительнице следующую гадость: якобы ей удалось посетить Галину Ивановну на дому, и она была ошарашена той нищетой и разрухой, которую увидела в ее доме — каком-то барачном строении с обшарпанной мебелью, без единого, представляете, ковра. Почему-то дети чувствуют стыд перед убогостью квартиры. Почему-то и у Андрея Юрича, прирожденного аскета, было заронено зерно эдакого разочарованьица, эдакого пошлого усомнения в неделимости лика Учителя. Где, думал он, теперь эта дорогая Галина Ивановна?..

Припоминания душат даже новое благодеяние.

После третьего урока, который был в новом классе, Андрей Юрич шествовал по земле школы с долей триумфа. Этот первый урок среди новых подростков превзошел ожидания удовлетворения, он удался, мир сохранился, Андрей Юрич был приветлив и напорист; этой напористостью и своим постоянно звучащим красивым голосом, видимо баритоном, он создавал несгибаемое напряжение воли. В сущности, он уже видел эти шельмоватые лица, ждущие от него усилий дидактики и особенных знаний по предмету, и они видели его весь прошлый год в коридорах, и они слышали о нем, однако они не ожидали, что у него есть уже такое опытное силовое поле, то самое умение “держать класс”.

Андрей Юрич исповедовал элементарную заповедь: в сплоченный хитрый коллектив входить простодушным либералом, в расхристанную, аморфную массу — тираном. Весь урок знакомства он оставался осведомленным демократом, он еще не подбирал бразды правления, он приятно изумлял новый класс остроумной посвященностью в их намерения. Атмосфера под потолком была несколько шумливой, но отнюдь не наглой, не бандитской, не вызывающей — всего лишь эстетический интерес к столь полнозвучному, сочному обхождению с ними, важными детьми, к новым манерам учителя, похожего на преуспевающего артиста или какого-то мучительно презентабельного телеведущего.

На дворе именно стоял серебристый от капель и тусклого, теперь зримого круглого солнца день. Андрей Юрич даже хотел рассказать коллегам, собравшимся в учительской, об успехе с новым жестоким классом. Но все люди были заняты собой или злобой дня. Он сел на диван и закинул ногу на ногу, он любовался своими носками в красную и черную клетку. Теперь солнце было у него в глазах, насморк улетучился, он думал, щурясь, зачем надо убиваться. Ведь теперь раздражение доходит до того, что распространяется даже на еще зеленую траву, и ему кажется, что она в нашей катастрофической стране заражена общим запустеньем, что всякое дерево — горький муляж. А ночью, если высыпают звезды, то мерцают они, как капли вызревшего гноя. Нет, ни при чем сия среда и в ней не может быть окончательной гибели.

Прошедший урок русского языка, конечно же, был посвящен испытанию, но еще и повторению пройденного. Андрей Юрич выполнил, что наметил вчера дома на кухоньке, когда уложили кричащего от счастья мироздания его ребенка, то есть неэрудированные дети из восьмого “г” должны были понять давнишнюю тему о Словосочетании. И им почему-то на первом уроке понравилось в своем большинстве, что Словосочетание отличается от Предложения ясными признаками, а не тем смрадом разницы, который они бессознательно чуяли, и что Слово отличается от Словосочетания. И что есть иные нагромождения для языка человека.

Андрей Юрич поднимал из толщи класса самых надменных лицом подростков, то есть именно тех, кто создавал погоду и был мерзким динамитом. Он не отступал от них с элементарными расспросами по синтаксису, мгновенно и на целое будущее запоминал не только их фамилии, но и имена, первые неудачные происки; он давил их вниманием к ним.