Время сержанта Николаева

Студенты понимали его наполовину и, не стирая вежливого умиления, поддакивая и млея на тягучем солнцепеке, переносились уже на следующую “пару”, которая тоже состояла из времени. Павел Анатольевич заметил, что Назокатов, слушая его с превосходством единственного мужчины, вдруг особенно закивал головой, почти прижимая ее к крышке стола, и вдруг совсем приклонился и быстро выпрямился, поднял подбородок и утер губы. “Сплюнул остатки наса”, — подумал Павел Анатольевич с брезгливостью. Это уж слишком!

— Ну хватит! Теперь поговорим о глаголе, — сказал он. — Итак, русский глагол как часть речи. Кто хочет отвечать? Пожалуйста.

Студенты опомнились, окстились, стали искать виновного, шуметь тетрадями, и их восточное молчащее возмущение не могли выжечь ни солнце, ни беспокойство, ни будущее возмездие, ни суета, ни приготовления, ни справедливость и правота муаллима. Злилась даже Азимова, украдкой листая учебник Шанского, пряча линию глаз и попыхивая тонкими ноздрями. Злился и Павел Анатольевич, желая быть суровым и обиженным. Усманова (якобы незаметно) вырвала еще один волосок, морщась от боли, и мгновенно искромсала его быстрыми пальцами с молитвенным шепотом самоотвода. Павла Анатольевича растрогали и разжалобили ее дрожь и изменчивость.

— Ну так кто же? Назокатов, пожалуйста. Давненько мы вас не слышали. Вы готовы? — сказал русский муалим.

Назокатов поднялся изможденно, грешно. Он не знал вины, разгладил брюки липкими ладонями, облизал только что сплюнувший рот. Было ясно, что он ничего не знает, что его изводит наваждение чуждой жизни, нелепицы звуков, недосыпания и безбрачие. Павлу Анатольевичу было известно, что Назокатов работал ночами, копил последнюю тысячу на калым, и поэтому он ему сочувствовал как подвижнику неотвратимой ортодоксии продолжения рода.

— Э! — сказал Назокатов и задумался.

— Простите, можно без “э”, — вскипел Павел Анатольевич. — Что это у вас в городе, что ни человек, то обязательно “э”? Всякая речь начинается с “э”, что у таджиков, что у русских. Противно слушать. Словно какая-то перепона в горле, мол, если не проэкаешь, как полагается, то и не поверят. Извините, Назокатов.

Студенты были в недоумении, как чистые дети. Похихикали из приличия. Что-то муалим чушь порет, что-то серчает.

— Э, глагол как часть речи... Конечно, семантика глагола есть... — продолжил Назокатов.

Павел Анатольевич усмехнулся “семантике”: без этого полюбившегося звука обходился редкий ответ, националы завороженно пели его красоту. Ничего, нужно приветствовать любовь к смутному слову, абракадабре, заклинанию, преодолению немоты.

Безмолвно палило солнце, похожее на скуку.

— Хорошо, Назокатов. Садитесь. В следующий вторник приходите отрабатывать эту тему... Азимова, пожалуйства.

Таджики заерзали сильными, жаркими телами. Усманова с благодарностью к богу выхватила еще один волос, ничего не сделала с ним и переместила догадливые глазки на красивую, высокую, поднявшуюся соплеменницу. Азимова говорила по делу, гладко, сочетая смущение с чарами, ее взгляд исподлобья тек по кратчайшему пути к лицу преподавателя.

Он задвигался, закинул ногу на ногу и, мечтая и слушая, принялся сдерживать горячечность. За окном была настоящая сожженная, глиняная, перламутровая Азия. Он имел в виду молчание выжатого горизонта, сухие могучие деревья, бег таджикских собак, думающих по-таджикски, духоту, шелушащийся зной, мучительное безветрие и тайную страсть.

В сущности, все, что он делал в институте, было вызвано странным долгом и перерожденным, непосильным чувством симпатии, прибеднения, родственности, неутоления жажды. Он забывал Азимову и опять вспоминал. На прошлом занятии, кажется, Усманова гордо ляпнула, что “наша Дилором выходит замуж”. “Да? Поздравляю”, — сказал он и бесстыдно, как никогда, зарделся: посмотрел на красивое лицо Азимовой, торжественное и беспокойное.

Азимова была высокая, выше его жены, с ломкими, отливающими светлым воском, непорочными пальцами, которыми она беспрестанно теребила золотые кольца. Видимо, она привлекла его еще и потому, что ее отчетливые смуглые черты были значительно европеизированы: например, модная, всклокоченная прическа, матовые ногти и губы, не такие уж непроглядно черные, с видимым узором, длинные глаза и совершенно европейский, аккуратный, фотогеничный носик. Она хорошо одевалась в импортные платья и пахла ванной, духами и какими-то пряными азиатскими орехами.

Он смежил веки и думал о ее танцующих, трудно сказать, насколько стройных, мучающих ногах, о ее темном азиатском животе с крупными подвздошными косточками, ее уходе за собой ради вожделений будущего мужа. Да! Дорогая невеста! Бедняге Назокатову никогда бы на нее не накопить. Другой род, другие круги, другое томленье.