Время сержанта Николаева

...Юрий Юрьевич старался нести портфель задумчиво, грустно, как пушинку, как скатерть-самобранку, старался не прижимать руку с поклажей к телу, а если и прижимать, то незначительно, оставляя зазор непорочности. Почему вы думаете, что деловые бумаги не имеют веса? Еще как имеют. Вы себе и представить не можете, насколько они тяжелы. Недаром говорят — ценные бумаги.

Он решил пройти стороной, мимо уличных туалетов, потому что какой-то народ уже начал колобродить по территории, в частности сантехник Андрей, который поднял руку для приветствия, и Юрий Юрьевич из-за деревьев ответил тем же свободной рукой.

— Уезжаете в город, Юрий Юрьевич? — крикнул Андрей, поблескивая издалека пустой трехлитровой банкой под пиво.

— Да. Собрал кое-какие бумаги. Дома поработаю, — ответил Юрий Юрьевич, заходя с зеленым портфелем за зеленый туалет.

Летний запах постепенно выветривался.

Итак, Юрию Юрьевичу не послышалось в кабинете: на крыльце служебного входа на пищеблок стоял и мелко кивал белым подбородком шеф-повар Шура. Юрий Юрьевич, пропадая из поля видимости, и ему успел подать знак, как будто отмахнулся с раздражением и смехом.

Ноша была своя, если и тянула, то не больно, наоборот, приятно, как умелый массажист. Юрий Юрьевич держался прямо, сохранял прогулочный темп, избегал менять руку с портфелем, может быть, даже посвистывал от избытка воздуха в груди. Ни на тропинке, ни у дома обслуживающего персонала он никого не встретил. И только когда уже поставил с небольшим грохотом портфель у двери собственной квартиры, смахнул испарину из-под волос на лбу и полез в карман за ключами, услышал сверху над собой сначала два хмыканья, а затем и самого Лохматого, дурашливого и зычного:

— Юрий Юрич! Доброе утро! Откуда уже с утра пораньше с портфелем?

— Вчера в канцелярии бумаги забыл. Вот пришлось сходить.

— А, понятно. Бывает. Может, поднимешься? У меня пиво бутылочное, и леща копченого вчера Федька-рыбак подбросил.

— Леща? Я подумаю, — с мягкой спортивной одышкой сказал Юрий Юрьевич, справляясь с дверным замком.

Люда, конечно, спит. Дверь не открыть.

— Слышь, Геннадий! — вспомнил Юрий Юрьевич, задвинув портфель в открытую дверь.

Лохматый мгновенно высунулся до безволосого, растянутого вширь, как бы приплюснутого живота и голову повернул с лукавым подобострастием.

— Ты помнишь, что сегодня может заехать этот хмырь? Так что будь начеку, — сказал Юрий Юрьевич.

— Я весь день и ночь начеку. У меня муха не пролетит. Как договаривались... Фрида! А Фрида! — закричал он уже в другую сторону. — Куда с бидончиком-то? за пивом, что ли? Не ходи, там его мочой разбавляют.

— Ну тебя. Болтаешь. За молоком. Здравствуйте, Юрий Юрьевич, — сказала старая, пугливо семенящая Фрида.

— Да ладно уж. Максимыч, наверно, за пивом послал.

3

После обеда у главных ворот бывшего, принявшего на себя груз осени, реформ и запустения пионерского лагеря “Чайка” остановился иссера-молочный, приземистый, далеко не новый, но мягкий в движении “мерседес”. Какие бы гневные споры ни велись до конца этого дня и в течение всей будущей недели о времени его появления здесь, произошло это сразу после обеда, все-таки после обеда. Хотя сейчас все так перепуталось в голове, что резонными кажутся и другие утверждения. Нет уже заведенного и устойчивого распорядка дня лагеря и базы отдыха, только щит, выгоревший за лето, с пионером, дующим в горн, еще украшает двери столовой и призывает в половине второго не опаздывать на обед, а в половине восьмого — на ужин, да еще в шестнадцать тридцать не забыть про полдник, а также на водные процедуры и подъем флага.