Время сержанта Николаева

Только они успели погоревать и почему-то окрепнуть духом, приободриться настолько, насколько это можно было выдержать, как увидели на центральной аллее неизвестную парочку, смеющуюся, модную, легкую на ногу, редкую в этих краях, идущую к ним. Они сразу же догадались каждый про себя, что это и есть Новый и его... гм... Кто его? Баба, наверно. Они только успели посмотреть друг на друга многозначительно и вопросительно на Толика-спортсмена, отступить от машины гусиным шагом, сгрудиться и примолкнуть.

— Между прочим, Эдик, тебя уже народ встречает как президента, — сказала Наташа. — Не сутулься. Не болтай глупости. Вообще много не болтай.

Распрямиться, облизнуться, провести ладонями по голове Эдику удалось незаметно.

— Здравствуйте, здрасьте, добрый день. Как погуляли? — не в унисон, но слаженно, один за другим, с вежливостью незнакомых, от природы воспитанных людей сказали встречающие.

“Добрый день” произнесла Вера Иванова, отличилась. Толик-спортсмен загадочно и восторженно промолчал. Еще промолчали, только кивнули головами Нинка-бельевщица, Петя и шеф-повар. Что-то неразборчивое вышло у Людмилы, жены Юрия Юрьевича, Фриды и двух-трех детей. Как всегда, пришлось полнозвучно отдуваться сантехнику Андрею и его Галине, Володе-менингитному, любезному Ивану и напыжившемуся Максимычу. Шурочка сподобилась до “здрасьте”. А уж кто был автором кощунственной реплики “как погуляли?”, так и осталось покрыто мраком.

Эдик, Эдуард Михайлович, сначала было тоже хотел ответить тем же — “здравствуйте”, мол, или “добрый день”, — но, подумав, выбрал наиболее демократичный вариант приветствия.

— Привет, — сказал он, что получилось, с одной стороны, воздушно, легкомысленно, с другой стороны, весомо, грубо, круто.

(Вы знаете, что обозначает слово “круто” в наше время? О, это совсем не отвесно, и совсем не крутой кипяток, и совсем не круто сваренное яйцо. Да, это — резко, это — сурово. Но обязательно следует добавить, что это — сногсшибательно, первоклассно, немного свысока, но по-свойски, братишки, без обиды. Это как когда-то коня на скаку остановить, через губу сплюнуть, рявкнуть в микрофон: “коммунисты — суки”, а теперь, теперь, конечно же, купить что-нибудь грандиозное — самолет или целый аэропорт, Невский проспект или Финский залив, именной меч Л. И. Брежнева или половину депутатского корпуса).

Некоторое время тянулась пауза. Эдик ковырял ключом в дверце “мерседеса”, жители “Чайки” переступали с ноги на ногу.

— А вот что у вас за марка автомобиля? — наконец разрядил молчание ослепительно красно улыбающийся Володя-менингитный.

Но Новый даже не успел изумиться и не успел ничего ответить, как Володю тычками загнали за спины, чтобы не показывал свою дремучесть и не уподоблял себе остальных. Стали расспрашивать Нового, словно договорились, о грибах, наверно, заметив в руке его спутницы троицу замечательных, как будто подобранных, красненьких. Фриде эти грибы показались мучительно знакомыми: она ломала пальцы, вспоминая, где же она их встречала и не так давно.

— Да, грибов у нас много. Как саранчи.

— У нас тут самые грибные места. Лучшие полянки в округе.

— Все — подспорье. Читали, наверно, что килограмм белых заменяет пять килограммов мяса и сколько-то килограммов рыбы.

— Мы всякую ерунду не берем. Только если на соленье. В основном сушим и маринуем. Ах, как хороши маринованные черноголовики! Закусон мировой.

— А тебе лишь бы закусон. Может, человек вообще не пьет.

— А я разве против. Я и сам не злоупотребляю. По праздникам, и то не всегда: какой и пропустишь, типа Седьмого ноября. Да и кусается теперь это дело.

— Они у нас прямо на территории растут. Далеко и ходить не надо.

— Вот переедете к нам, все грибы будут ваши.

— Сначала, господа товарищи, — Эдик наконец-то подал свой никому не знакомый, сомнительный даже для Наташи голос, без ноток Шамиля, без ее ноток, — надо порядок здесь навести, а потом о грибах да о ягодах думать. Территория — как конюшня. Загадили, извините меня, по самые уши.

“Об ушах он напрасно”, — подумала Наташа.

— Так нельзя жить. Стадион в кочках, асфальт весь разбит. Я еще не заходил в корпуса. Но думаю, что там еще хуже.

Сотрудники “Чайки” (угораздило их сюда прийти), даже безобидные дети, замерли, обмякли, оторопели, растерялись, в рот воды набрали и не глотали. Фрида, бедная Фрида, задрожала еще сильнее, заметнее, как жухлый осиновый лист, из гнили которого впоследствии вылезает упругая грибница. Шурочка почему-то сияла и лучилась всем своим белым, слоистым, вспененным телом. Нинка съежилась, т.е. уткнулась ядовитым взглядом в разрез своего платья на груди. Людмила была, как никогда, высокомерна, высока, неприступна, бесстрашна, и тем дольше оставалась таковой, чем дольше на нее смотрели посторонние глаза. Выражения лиц мужского пола сливались в одно — мрачноватой готовности к покаянию. Только Володя не успел сделать две вещи — зевнуть и закрыть рот. Так и торчали его два зуба, одни на все окрестности.

— А у водокачки что творится? — полноправно заявила Наташа. — Ведь там просто джунгли вьетнамские.