Время сержанта Николаева

— А вчера этот Кочедык говорит: “Поедете в “Чайку”, Эдуард Михайлович, не забудьте корзины взять под грибы. Там места грибные. Сейчас боровики пошли сплошным потоком. А я, со своей стороны, команду дам начальнику лагеря, чтобы его люди завтра грибы на территории и поблизости не собирали”. Понятно, почему ты эти три подберезовика нашла?

— Подосиновика.

— Под березой ведь.

— Ну и что, что под березой. Вот, например, твой друг Шамиль азербайджанец...

— Э! Не азербайджанец, а чеченец.

Она хотела сказать “одна малина”, но продолжила свою мысль:

— А живет, извини, в Москве. Сначала — в Питере, а теперь — в Москве, столице нашей родины.

— Ты что националистка, что ли? — скучно спросил Эдик с акцентом Шамиля.

— А ты не националист грибной? Или квасной?

— Э! — протянул восточное, барственное “э” Эдик, окончательно запутанный, понимая, что Наташа очень хочет кушать.

Вокруг было пусто, по обеим сторонам аллеи стояли массивные, широкие, парковые скамейки. Эдику захотелось повалить свою спутницу на одну из них и высоко задрать ее узкую черную юбочку — ее скромный выбор и его подарок.

4

У машины, за главными воротами, Эдика и Наташу, как новых устроителей жизни, терпеливо дожидалось почти все население пионерского лагеря “Чайка”. Сюда сошлись, как вчера на собрание, подхлестнутые неизвестностью, слухами, паникой, заблаговременным благоговением, любопытством, хорошей погодой и необходимостью на всякий случай предстать взору нового начальства, так сказать, нарисоваться сразу же, пока горячо, пока все на одно лицо, пока не известно, кого оставят, а кого вытолкнут в три шеи (может быть, не Толика-спортсмена, а Володю-менингитного), — собрались: Александра Александровна (т.е. Шурочка или Шурочка в квадрате), Максимыч с пустым рюкзаком, Андрей-сантехник и его легко рдеющая, похожая на артистку Соловей, жена Галина, Володя-менингитный, улыбающийся двумя желтыми зубами-резцами, Фрида, которую бил озноб, шеф-повар Шура с тонким отечественным флером, размашистый и громкий Толик-спортсмен, злящийся на Володю-менингитного, сдержанная жена Юрия Юрьевича Людмила, мокропатлатый Иван-садовник, Петя-сторож, тоскливый и сонливый, в тельняшке, скрывающий глаза, окаменелая и пришибленная Нинка-бельевщица, Вера Иванова, кухонная, бессловесная, за компанию, и человек пять снующих детей, которых всегда звали детьми обслуги, которым кто-то завидовал, а кто-то сочувствовал.

Собрались они (кое-кто приодетый и принакрашенный) в довольно необычном, каком-то вдруг тягостном, каком-то симптоматичном месте — за воротами у дороги, — чуть ли не с чемоданами, уже с полчаса назад. За это время успели обсудить два вопроса. Первый: кто же раньше из двух главных следопытов лагеря заметил странный и подозрительный (но в принципе, ясно чей) автомобиль между двух сосен у ворот — Толик-спортсмен или Володя-менингитный.

Красочнее, с жестикуляцией, как будто он еще гребет по лыжне, с привлечением свидетелей (“Ты когда меня, Верка, видела? В два часа. Я уже выходил из комнаты и шел к воротам. Помнишь? У тебя еще Надька что-то заплакала, наверно, жрать захотела в два часа; у ребенка ведь инстинкт, слюноотделение в одно и то же время. А этот хмырь зубастый — имелся в виду Володя-менингитный — только поднимался наверх. А я уже шел к воротам. Правильно, Верка. Чего молчишь? Молчание — знак согласия”) отстаивал свое первенство, видимо, очень важное в сложившейся обстановке, Толик-спортсмен. И действительно, именно Толик-спортсмен, еще быстрый, хоть и с профессиональным прихрамыванием, которое настойчиво давало о себе знать при сборах на общелагерные субботники, оповестил все общежитие о приезде того самого Нового, не забывая предупреждать оповещаемых, что это именно он, Толик-спортсмен, увидел удивительный автомобиль первым и что у него уже почти состоялся разговор с Новым, что они уже, мол, познакомились и пожали друг другу руки и Новый, мол, уже успел ему сказать, что ты Толик сто процентов можешь не беспокоиться, уже тебя-то я в первую голову оставлю, умолять буду, чтобы не уходил.

Но души сослуживцев, как бы они ни были вынуждены соглашаться на словах с Толиком-спортсменом, в этом вопросе принадлежали Володе-менингитному. Все понимали, что это он, Володя-менингитный, тихий и безгрешный, наткнулся на неизвестный автомобиль у ворот, так как любил гулять в тех местах, он догадался своим диковато устроенным умом, кто на этом автомобиле приехал, и он же простодушно рассказал об этом первому встречному, которым оказался его вечный вредитель и друг Толик-спортсмен. Толик хоть и сказал скептически, что это — ерунда, что это, мол, неизвестно чья машина, заблудились грибники, мол, но сам как побежит, как припустит вприпрыжку, колченого. Понесло спортсмена, у него тщеславие закалено чуть ли не на Московской олимпиаде...