Время сержанта Николаева

С некоторой алчностью, проходя мимо Дворянского гнезда, Эдик и Наталья осмотрели балюстраду и колонны явно пустующего, заколоченного дома. Здесь же, у крыльца Дворянского гнезда, Наташа обнаружила в траве у поваленной березки сразу три почти одного роста подосиновика. Они были такие ладные крепыши, что она растрогалась, закричала и захлопала в ладоши. А Эдику, не видящему красоты и подспудного смысла в грибах, пришлось лишь снисходительно поцеловать ее губы, полные детского восторга.

Он вспомнил вчерашний разговор у замдиректора того предприятия, которому пока еще принадлежало это чудесное место площадью в 20 гектаров. Поначалу, когда они только познакомились неделю назад, Эдик был и польщен, и встревожен тем странным заискиванием, с каким его как будущего арендатора встречало руководство предприятия; тот же замдиректора Павел Андреевич, огромный робеющий медведь с втиснутыми почти что в череп, маленькими, как будто обкусанными ушами, в закапанном синем галстуке, с дырами под мышками пиджака, тот же председатель профкома, человек безвольный, с изумительно бугристым, красным и добродушным лицом, который, несмотря на свою двойную фамилию (то ли Кочедык-Мясницкий, то ли Кочедык-Толстой), почти целиком сидел во внутреннем кармане пиджака замдиректора. Может быть, это он прогрыз ему прорехи под мышками? Или сидел в другом месте, под каблуком у своей заместительницы, Курвик Ларисы Игнатьевны, вот уж воистину самой приветливой заместительницы на свете. Как она громко смеялась, сдерживая одышку и колыхание своей полногрудой комплекции, как она по-свойски подмигивала Эдику, поглаживая рукав и плечо Павла Андреевича, который что-то вдруг заупрямился, а следом за ним раскис и заартачился Кочедык-Мясистый! Но стоило этой хохотушке Ларисе Игнатьевне потрепать по спине Павла Андреевича (“ну что вы, Павел Андреевич, какой бяка”), как и он оттаял и Кочедык воспрял. Одним словом, предварительное соглашение, протокол, подписали, ударили по рукам, вспрыснули привезенным Эдиком коньячком.

— Вы не забывайте, — говорила Лариса Игнатьевна, отводя его в сторону и как бы бесцельно смеясь, как бы над анекдотом, рассказанным Кочедыком, наполовину высунувшимся из кармана Павла Андреевича, — вы не забывайте, кто вам добра желает. Надо будет, еще поддержим.

Свою талию она подчеркивала ремнем, насколько позволял ремень, а груди, как бы взвесив на ладонях, периодически и попеременно подбрасывала вверх. Она представила Эдику своего зятя, который тоже зачем-то был в кабинете и выпивал армянского по полной рюмке. Она сказала, что зять — директор какого-то малого предприятия при их большом предприятии и что они с Эдиком, как ягоды одного поля, найдут-таки общий язык. Зять был многословный шептун, длинный и вороватый от курносого носа и толстых губ до носков белых туфель, уже этим порочный.

Эдик вспомнил анекдот, в сущности не анекдот, а случай из профсоюзной практики, который рассказывал Кочедык-Мясной в тот момент, когда Лариса Игнатьевна Курвик отводила Эдика для тет-а-тет. Эдик задал Кочедыку, как бы цепляясь за него, чтобы не уединяться с Ларисой Игнатьевной, странный в той ситуации и неожиданный для самого Эдика вопрос: мол, давно ли, господа товарищи, у вас проходили выборы в профком?

— Не беспокойтесь, Эдуард Михайлович, — отпарировал тогда Кочедык и даже ножки свесил из кармана замдиректора. — Выборы у нас прошли по весне, и ваш покорный слуга переизбран был на них почти единогласно. Причем вся демократия была соблюдена: выбирали на альтернативной основе, — здесь он прыснул, и Павел Андреевич осклабился скупо, по-борцовски. — Было, видите ли, две одинаково достойных кандидатуры — Кочедык и Мясницкий.

Вот тут председатель профкома фальцетом захохотал, морща до неузнаваемости свои бугры на лице, а Курвик ничего не понимающего Эдика оттащила в сторону, наверно, уже в десятый раз.

Теперь шутка председателя дошла до Эдика, и он стал хихикать сначала в кулак, а затем, запрокинув голову, громче и тоньше — прямо в небо, безоблачное, давящее, синее. Наташа искренне удивилась его поведению. Она знала, что так заливисто он смеется лишь тогда, когда есть куда забросить голову, например на валик дивана или на кровать, чтобы, насмеявшись, нафыркавшись, напускав слюней и набрызгавшись слезами, тут же и заснуть здоровым, мертвым сном.

— Так, ерунда. Вспомнил очень смешную фамилию — Кочедык-Мясистый. Сам маленький, суетится, посматривает на старших, лицо все в каких-то юношеских угрях, а фамилия — как у графа!

— Не перевелись еще на Руси двойные фамилии, — поспешила согласиться Наташа.

— Не перевелись, — опять покатился со смеху Эдик.

Наташа грешным делом решала про себя: не наклюкался ли он украдкой. Нюхала, практически не меняя позы: нет, не пахло.