Время шакалов

Я об этом написала, сдуру, Маше в лагерь и она повесилась там – так сказали мне, но я не верю. Там её и похоронили, а мне уже позднее сообщили. В прошлом году я навестила её могилку в поселке на Урале, где этот лагерь, поставила крест хороший. Теперь одна здесь доживаю: ни дочки, ни внучки нет.

Я вас, Михаил, не виню – бог вам судья, но думаю, что ваша нерешительность, как писала дочь, сослужила плохую службу и вам и моим девочкам, – закончила женщина и привычно заплакала.

Михаил поспешно простился и ушел, оставив мать Маши наедине со своим горем, разделить который он не сможет уже никогда.

Возвращаясь домой, он снова и снова вспоминал тот уход Маши от него и понимал, что прояви он немного настойчивости и пообещай Маше мужскую заботу, она, конечно, осталась бы с ним, а значит осталась бы жить. Да и его судьба могла сложиться по иному, но смерть отменить нельзя – пустыми воспоминаниями и сожалениями здесь не помочь и, успокоившись, он вернулся домой.

С тех пор, Михаил часто в часы одиночества, вспоминал свою Машу – вот и в этот день, на берегу ручья, где встречался со своей первой Машей, он вспомнил и последнюю.

Вся его взрослая жизнь уместилась между этими двумя женщинами, подобно жизни отца, уместившейся в черточку между датами на памятнике, что он недавно поставил отцу на местном кладбище.

Отпущенное Михаилу время отдыха истекло, и он собрался обратно в Москву, обещая матери решить жилищные дела и, по возможности, вернуться сюда на родину уже окончательно и бесповоротно.

Мать, похоже, не поверила очередным обещаниям сына, но стараясь всячески угодить Михаилу, исподволь приучала его к поселковой жизни за время отпуска, чтобы у него остались хорошие воспоминания о родном доме, которые могут больше подействовать на решение вернуться домой, чем пустые обещания, не идущие от сердца.

Как всегда, мать проводила сына до автовокзала, поцеловала его на прощание и почему-то перекрестила православным крестом – будучи неверующей.

– Чувствую, что не увижу сынок я тебя больше на этом свете. Спасибо, что навестил меня и отца и прости свою бедную мать, если что не так.

Михаил наклонился к матери чуть не в пояс – такая она стала маленькая, поцеловал её в щеку и, не прощаясь, пошел на посадку в автобус.

– Видно насмотрелась мать телевизора, где чуть – что, люди начинают креститься,– подумал Михаил, проходя вглубь автобуса на своё место, откуда невозможно было рассмотреть маленькую и старенькую маму, снова остающуюся одиноко доживать отпущенный ей жизненный срок.

Приподнявшись с места, Михаил увидел, что мать, не дожидаясь отправления автобуса, повернулась и медленно побрела прочь.

– Какая же она маленькая, старая и беспомощная, – подумал Михаил, – надо непременно приехать осенью снова и пожить здесь подольше, перед её зимним одиноким затворничеством в пустом доме.

Автобус вздрогнул от запуска мотора, затрясся мелкой дрожью и медленно тронувшись, запылил по шоссе, увозя Михаила от матери уже навсегда, как и предчувствовало материнское сердце.

XXXII

Снова вернувшись в Москву и приступив к работе, Михаил был приятно удивлен и обрадован повышением зарплаты и переводом его вахты от входных дверей в операционный зал, где банковские клиенты оформляли бумаги и обслуживались клерками.

Ему выделили столик со стулом, отгороженные от зала невысоким матовым стеклом, чтобы сидящий охранник не мозолил глаза клиентам, но напоминал им, что всё здесь охраняется и защищается: от входных дверей и до кассы, неподалеку от которой и располагалось место Михаила.

Повышение зарплаты позволило Михаилу откладывать впрок значительно большую сумму с каждой получки, и он снова вернулся к своей мечте об отдельной квартире.

Обещание матери вернуться домой было забыто, как она и предчувствовала. Его стремление к отдельной квартире было подобно наркотику: как наркоман или алкоголик стремится удовлетворить свою тягу к дурманящему средству, так и Михаил стремился к обладанию отдельной квартирой, что стало смыслом и целью его столичной жизни.

Он сократил до минимума свои расходы: питался просроченными продуктами из магазина, где продолжал подрабатывать грузчиком, ходил на работу пешком, не покупал газет и книг и постоянно ходил в костюме, который ему выдавали ежегодно в банке, чтобы охранники выглядели, как и банковские клерки.

Матери он объяснил письмом, что продать комнату не удается, а сдать её в наем нельзя – возражает соседка. Это была ложь, но мать успокоилась и в своих письмах больше не просила его вернуться домой, а только перечисляла поселковые новости о соседской жизни: кто умер, кто болеет или пьет и прочие истории, не упоминая о своем здоровье и своей жизни, позволяя Михаилу думать, что у его матери всё благополучно.

В такой жизни прошло два года. Однажды, когда Михаил возвращался засветло с работы и проходил мимо автобусной остановки, к нему неожиданно обратилась женщина, сидевшая на скамейке с большой дорожной сумкой, которая стояла рядом: