Время Сигизмунда

Сказав это, он вошёл назад, увидев, что путники отдаляются. Те поехали дальше по берегу Вилии к Антоколу. На Лебяжьем острове не было лебедей Августа, голодные их расхватали, в Зверинце на Вершупке забили всех зверей; всюду следы прохождения этого чумного потока, недогоревшие огни, покинутые лежанки, белые кости. Околица был опустевшей, как после жестокой войны.

Сарайчик с крестиком на крыше, в котором разместился старинный костёл Св. Петра, всё-таки пощадили, как святое место, дом священника был заперт, потому что пробощ выехал в Германию.

В деревьях за костёлом и домом священника наши путники увидели кирпичный дом воеводы Подласского Фридриха Сапеги. Но прежде чем они его достигли, они остановились напротив костёла и старший сказал юноше:

— Вы знаете, почему мы вас вывели из Кракова и верите наконец, что пан Чурили и мы, действующие с ним заодно, не пособники врага, а ваши защитники?

— Да, я знаю, верю, благодарю, — ответил Стась Соломерецкий (ибо это был он), — но скажите мне, прошу, почему мать моя об этом не знает, почему это не по её воле, почему даже написать…

— Ваша светлость, — ответил старший, — в страхе за вас мать готова была отказаться от всего ради спасения. Если бы она знала, где вы, страх мог бы её заставить открыть тайну. Лучше, чтобы, поплакав мгновение, она могла позже порадоваться безопасности.

Это сделали для неё, равно как и для вас. Вы видите, что в таком случае тайна обязательна, это тайна даже на дворе Сапеги.

— Но сам воевода?

— Сам воевода обо всём должен знать, — прибавил старший, — это безусловно, но никто больше. Будете носить чужое имя, незнакомое, и здесь, кажется, Соломерецкий не сможет вас найти, и если бы нашёл, вас покроет сильная опека.

— Но захочет ли?

— У нас есть сильные рекомендательные письма. Тем временем отправленные в Рим просьбы успеют вернуться решёнными, а вы здесь при знаменитом муже, который пером и саблей служил родине, научитесь рыцарскому ремеслу.

— Едем, — сказал другой.

— Помните, — добросил старший, — тайна для всех, одно не выдаст вас и может навлечь новые беспокойства, новые опасности.

А здесь вы не найдёте, кто бы вас так эффективно защитил.

IV Сапеги

Хотя обычно Литву и Польшу уже в XVI веке представляют почти одним целым, что касается традиций, языка, внешнего вида и внутреннего устройства государства, моральное слияние этой провинции с Польшей, после стольких уний, не было ещё завершено, как позже, и много совсем разного отделяло Польский край от Литвы.

Литва была ещё очень дикой; несмотря на три минувших века, обычаи были очень суровые, роскошь только сейчас начала появляться, и то только в усадьбах магнатов, которых королевский двор учил роскоши. Радзивиллы, возгордившись сближением с королевским домом, княжескими титулами и бесчисленными милостями Августа, первые дали пример роскоши. Но сначала никто не мог и не хотел подражать. Панские состояния в Литве и здесь были более редкими; даже князья Ягеллонской крови, потомство Ольгерда не имели обширных владений. Также ещё не почувствовали так глубоко необходимости в роскоши.

Шляхта жила совсем просто, скромно, бедно и почти наполовину дико; Литву покрывали по большей части деревянные постройки, её сёла, состоящие из низких и дымных хат, примыкающие к лесу, скрывали бедный, работящий, притесняемый люд. Удобств жизни не ценили, страна обеспечивала свои потребности, а только соседние города и более богатые люди покупали иностранные изделия. Крестьянин одевался в сукно, кожух, полотно, обувь своей работы; в его телеге не было ничего железного.

Небогатый шляхтич мало отличался от крестьянина; его жена и дочка ходили в домашних тканях, он сам одевался в местное сукно, одевал пояс домашней фабрики; ел то, что рождала земля, пил мёд своих пчёл и пиво собственного вара. Вёл жизнь уединённую, тихую, работящую и наполовину дикую.

По правде говоря, эта одинокая жизнь порождала множество пересудов, много неудобств, но также изобиловала добродетелями, свойственными простоте и уединению. Гостеприимство, большая открытость, мужество, развитое от постоянного противостояния с природой и людьми, отличали литвина. Он говорил неизысканно, знал не много, и то, что привил отец, чему научил опыт; но для чужих и несчастных мягкий, для своих справедливый, хоть не всегда мягкий, почти во всём; за грубость платил честностью.

В Польше шляхта гораздо лучше знала своё преимущество, силу, достоинство, в Литве она ещё пугливо использовала свои привилегии. Польский шляхтич на съезде под Львовом при Сигизмунде I пригрозил панам саблей, литовский же даже не подумал бы об этом, так уважал своих князей и магнатов, по старой привычке. Более покорный, чем польский шляхтич, когда его задели за живое, литвин не умел прощать, мстил до конца, наказывал убийством, пачкался кровью, ещё послушный тому языческому пережитку — чувству мести, которую законное наказание достаточно не могло удовлетворить. Он также не обращался к закону, разве что редко и неохотно. Предпочитал сам чинить правосудие.