Время Сигизмунда

Это была большая пустыня стен. Костёлы, по большей части запертые, молчаливые ратуши, пустой рынок, там и сям остатки пожара, разрушений, следы смерти. А посреди улиц — медленно волочащиеся телеги, полные трупов.

Поле битвы гораздно менее страшное. Там, по крайней мере, шум, там жизнь ещё рядом со смертью и уничтожением, там запал и сила; тут — ужасающая тишина, объявляющая, кажется, конец света.

Путники, ехавшие по улице, ведущей от Острых ворот к замку, побледнели. Их везде встречало одно и то же, только всё более разное. Уничтожение и смерть. Привлечённые цокотом лошадей, несколько голов испуганно выглянули украдкой из окон и быстро скрылись. Костёл Св. Иоанна и стоявший напротив него евангелический собор оба были пусты. Чем ближе к замку, тем меньше они встречали трупов и сожжённых домов. Там, кажется, было ещё какое-то уважение или более бдительная стража, только было пусто. Из дома алебардщиков выглядывало несколько исхудалых, пожелтевших от испуга лиц стражников.

— Какая катастрофа! Какие перемены! — воскликнул один из путников. — Трудно узнать этот ещё недавно такой оживлённый, такой людный, такой красивый город.

Молодой человек, который ехал с четырьмя другими, отводил взгляд:

— Ужасающие следы уничтожения!

— Нет живой души в домах, костёлы заперты. Видите ту кучу людей, прислонившуюся к стене и друг к другу, наверное, чтобы согреться. Все померли.

— Это виленское население? — спросил юноша.

— Нет, — ответил один из его спутников, — это голодные беглецы со всей страны, которые искали тут спасения, а нашли смерть. Я был ещё в Вильне, когда начиналась чума, все купцы и мещане, кроме самой бедной толпы евреев, сбежали из города.

— Они найдут пустошь и ограбленные дома.

— Кто же думал об ограблении? Кому могло оно пригодиться?

— О, всегда найдутся жадные, даже за час до смерти; а многие хотели не обогощения, а только согреться. Бедняги топили книгами! — сказал он, указывая на недогоревшие костры.

В молчании ехали дальше.

— Но уже нет опасности? — спросил юноша.

— Нет, нет, народ вымер, а народ это с голодом и с собой принёс. Не стало его, даст Бог, вернётся жизнь. Доказательство в том, что пан воевода Наревский (Подлясский), поехал в Вильно. Он бы не поехал без необходимости в огонь.

— Наверное, — прибавил другой, — когда о нём услышат, и другие вернутся.

— Уже и бургомистры в воротах и умерших всё же свозят в предместья и туда, где никогда живой человек не покажется, и скажут, что, кроме толпы того, что вымерло, прежде никого не было.

— Даже князья уехали, — прибавил другой.

Затем они остановились у ворот замка, из которых робко выступил им навстречу бледный, дрожащий, немолодой уже мужчина.

— А откуда Господь Бог ведёт?

— Из Кракова.

— Хо! А там здорово?

— Везде, слава Богу, кроме Вильна.

— Страшная катастрофа, — отвечал привратник, — я с трудом пережил эту катастрофу. Какая жизнь, какая жизнь!

— И Бог вас уберёг?

— Чудом! Чудом! А что глаза мои видели, этого ни один язык не опишет.

Путники остановились.

— Вы, наверное, видели только то, что и мы видели на улицах.

— А! Это только остатки! — со вздохом сказал привратник. — С верхушки ворот, дрожа, ежеминутно опасаясь нападения, скрываясь от глаз, несколько месяцев, а мне кажется, что несколько веков, я глядел на этот неописуемый кошмар.

— Чем же вы жили?

— Небольшим количество сухарей, капелькой воды, которую по несколько недель сменить было нельзя. Потому что как выйти? Растерзали бы! А потом зараза! Казалось, что это не люди, а дикие звери, забывшие Бога, себя, смерть! Не было семьи, не было дружбы, только голод. Один ангел в чёрном облачении на тысячу дьяволов.

— Что за ангел? — спросил юноша.

— Ксендз нового ордена! Он ходил с водой, с хлебом и Божьим телом от группы к группе. А часто его хватали, разрывали, переворачивали, били; часто из-за сухой буханки сражались целые сотни людей, бегая друг за другом с криком по улицам. С верхушки моей башни я с дрожью смотрел на это; мне казалось, что не смогу пережить это зрелище. А теперь, когда это, слава Богу, кончилось, ещё, когда усну, слышу эти крики простолюдинов, вижу эти зарева пожаров. Такое воспоминание на старую голову — тяжкое бремя, — прибавил он, вздыхая, — можно свихнуться.

Путники поехали дальше, но привратник спросил их:

— А его величество король?

— Он был в Тыкоцыне, теперь в Книшине.

— Здоров?

— Как всегда.

— Да хранит его Бог. Куда вы едете?

— На Антокол.

— К кому? Там так же пусто, как тут.

— Воевода Наревский Сапега прибыл в свой дворец и занял его.

— Уже? В самом деле отважный!

— А в замке никого?

— О! Было нас достаточно, но одни умерли, другие сошли с ума и сбежали от страха, теперь постепенно приезжают, потом будут хвалиться, что удержали плац. А, — сказал старый замковый привратник, — легче выдержать в битве, чем в таком кипятке. Всё-таки, слава Богу, людские лица уже показываются!