Время смерти

— Жить всю жизнь. Жизнь, а не дух, какие-то идеи, какие-то истины. Настоящая жизнь, Богдан. Вот эта самая, с этим ужасным шумом и отвратительной вонью мяса и вина. И с этой необычной девицей в желтой шали. Которая не знает математики. Спорим, что ей не под силу даже два простых действия. А чего ты, Богдан, хочешь на этом свете? Прости, что я так крупно тебя об этом спрашиваю.

— Если крупно спрашиваешь, крупно тебе и отвечу. Я хочу того, чего нету на этом свете.

— Идеалы, однако, самое жестокое изобретение. Я теперь ненавижу идеалы.

— Ты имеешь в виду родину?

— Не только ее. Я имею в виду всяческие будущие рай. Прости, я их ненавижу. Послушай немного, пожалуйста. Вдруг, честное слово, мне все как-то становится ясно. Будто по бумаге читаю. Будто эти бутылки и фужеры сплошь великие истины. На самом деле в Голубых казармах я усомнился во всех, абсолютно во всех человеческих идеалах, требующих принесения в жертву жизни. И писал об этом Милене, только она не ответила.

— Ты, вероятно, считаешь, что аскетизм является моим идеалом?

— Я ненавижу все, что является отказом от чего-либо.

— Я тоже, Иван, не приемлю отказа. Я хочу, пока живой, полный жизни, изменить этот мир. Я вовсе не монах…

— Я еще не совсем пьян, и не говори, пожалуйста, то, что, тебе кажется, мне приятно слышать. Мне только правда приятна, знай… Все вы, кто хочет революции, кто проповедует справедливость и равенство, кто желает создать рай на земле, все вы требуете жертвовать жизнью. Извини, но это ужасно.

— Но, дорогой товарищ, дело в том, что борьбу за справедливость и равенство на земле я не воспринимаю как жертву. Я ничем не жертвую. Я испытываю огромную радость, не похожую ни на что другое. Я ощущаю в себе жуткую силу. Я испытываю чувство, которому не может быть равным никакое удовлетворение. Это понятно только тому, кто глубоко верует. Тебе ясно?

— Да. Но, извини, ты неубедителен. Жизнь ничему не должна быть ценой. Абсолютно ничему. Взгляни на наших товарищей и подумай: кто из них в последний раз сидит с девушкой, радуется последний раз, последний раз… — Он умолк: девушка в желтой шали улыбалась ему.

— А знает ли твой господин товарищ, когда придет поезд из Ниша?

Все опять пожелтело у Ивана в глазах. Он снял руку с плеча Богдана и допил оставшееся в стакане вино. Богдан взял его под руку и повел сквозь шум, песню, крики.

— У тебя есть сестра, Богдан? — шептал он ему в шею и останавливался, исполненный благодарности, что тот его поддерживает.

— Есть. На четыре года меня моложе.

— Тогда ты понимаешь, что такое вечная любовь. Сестра — это самый невинный грех, да? Тайный грех. Грех мечты. Самый сладкий и самый болезненный. Единственно известное из всех неизвестностей. Это — любовь. Так однажды сказал мой отец. Если б у меня не было сестры, я б и тебя меньше любил. Честное слово!

Он не был уверен, слышит ли его Богдан. Неважно, он говорил себе. Лицо Богдана было совсем близко, Иван отчетливо видел синий кровоподтек, который сейчас искривила улыбка.

— И я тебя больше люблю потому, что люблю Наталию. А теперь пошли к ребятам, которые сидят с девушками, будем смотреть на них и радоваться.

— Погоди, я вот что тебе еще хочу сказать. Я это в восьмом классе придумал. Не верить в длительность чувств. Любовь и все чувства бессильны перед временем. Ты согласен?

— Не согласен.

— Правда более независима чем время. Она более длительна, утверждаю я.

— Ну хватит на сегодняшний вечер метафизики. Айда.

— Еще одно слово. Ответь мне, но по-честному. Правду. Хочешь ли ты, то есть можешь ли быть мне другом независимо от моих взглядов? Всегда, до конца. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Разумеется. Ты и есть мне друг. До каких пор ты будешь сомневаться?

— Нет, я не сомневаюсь. Ты старше меня на год, а мне кажется — на двадцать. Не ясно мне это. Может, я в самом деле пьян.

Они присели к столику, где куча ребят плотно окружила двух девушек.

9