Время смерти

Данило в смятении соскочил с изгороди обратно в воду. И не услышал, как ее окликнули. Она отступила, укрылась за стогом.

— Свекровь зовет.

— Нет, не уходи. Тебе нельзя уходить. Я в дом к вам приду.

— Счастливого пути, студент. Служил бы ты в штабе, поближе где-нибудь, я б каждый день приходила посмотреть на тебя. Нравится мне, как ты на меня глядишь. И как врешь мне.

— Подожди, прошу тебя. Мне надо найти ночлег. Давай попрошусь к твоему свекру?

Метнувшись к изгороди, она прошептала:

— Если тебе в самом деле негде голову приклонить, приходи. Только не один. Товарища с собой прихвати.

Она исчезла между стогами. У Данило руки бессильно упали вдоль тела; башмаки заливала вода. Даже Невена, да, даже Невена так его не волновала. Никто, никогда. А я имени ее не знаю! За горами грохотала орудийная канонада, на селе гуще брехали собаки, в темноте журчала вода.

— Я влюблен! — сказал он громко, чтобы услышать самого себя. И помчался к штабу — разыскивать Бору Валета или кого угодно и устраиваться на ночлег.

Он нашел своих товарищей под навесом против корчмы, освещенной висячими фонарями и со всех сторон окруженной привязанными лошадьми.

— Ребята, есть ночлег! Пошли к чудесному сербскому хозяину.

— Я никуда не пойду, останусь тут, — решительно возразил Бора.

— Почему? Неужели последнюю ночь перед боем ты хочешь провести без сна? Кто знает, что будет завтра.

Вчетвером они набросились на Бору с упреками, но лишь после долгих уговоров его удалось убедить; Данило вел их в темноте вверх по склону, не выбирая дороги. Бора, угрюмый и мрачный, волочился последним, так они и вступили в большой дом, единственный в этой части села, где светились окна, и стали здороваться с явно обрадованным хозяином. Невозможно было не пожать руку этому человеку, который встретил их, словно целых два дня только и думал о том, чем и как их угостить. Назвавшись Богосавом Николичем, он пригласил их сесть возле очага, пока не нагреется комната.

Она поздоровалась со всеми, кроме него, Данилы. Как-то легко и ловко обошла его, оробелая и смущенная. Устраиваясь перед очагом, Бора Валет шепнул:

— Да ведь это та самая, в белом платочке! Опять ты, брат, за старое, до каких пор? Что за дьявол тебя оседлал, ты совсем спятил из-за юбки, Данило! Это, наконец, гнусно.

Пунцовый Данило молча присел на треногую табуретку и лишь после того, как Тричко Македонец и Саша Молекула завели оживленную беседу с хозяином, ответил, наклонившись к Боре:

— Разве не красотка? Удивительная женщина. Если б не крестьянская одежда. Погляди сам.

— Самая обыкновенная деревенская молодуха. В деревнях полным-полно таких грудастых и задастых.

Данило обиженно отвернулся и неотрывно стал следить за красавицей, которая, занимаясь делами на кухне, двигалась то порывисто, словно бы испуганно, то не спеша, словно утомленно, и всякий раз с иным выражением лица: печаль и радость сменяли друг друга. И ему никак не удавалось поймать ее взгляд, предназначенный только ему, и в то же время он прислушивался к разговору, надеясь, что свекровь назовет ее по имени.

— Стамена! — окликнул ее свекор. — У мужиков ноги мокрые. А с мокрыми ногами доброго настроения да самочувствия быть не может. Принеси-ка им по паре новых шерстяных носков. И лохань с теплой водой — ноги омыть.

Бора Валет, ругая себя за то, что согласился прийти сюда на ночлег, и испытывая чувства гораздо более тяжкие, нежели недоверие и подозрение к незаслуженному гостеприимству, поскольку был давно убежден, что это в лучшем случае лишь самая низменная черта человека, сейчас внимательно наблюдал за хозяином — высоким и худым усатым стариком со страдальческим выражением лица и певучим, каким-то переливчатым голосом; слушал, как тот торжественным тоном и возвышенного стиля речениями выражал свою радость от того, что в канун семейного праздника, дня святого Михаила-архангела, в доме у него находятся сербские воины, друзья и начальники единственного его сына Милое, капрала армии воеводы Степы, даст господь, Милое возвратится с войны унтер-офицером. Боре была непонятна его радость подобным гостям, когда по селам катились толпы беженцев, а из-за гор слышались звуки ожесточенного боя; судя по всему, перед этим же самым очагом через несколько дней будут сидеть швабы. Может, он и для них прикажет снохе принести новые носки и горячей воды омыть ноги? А хозяин не закрывая рта возносил хвалу сербскому воинству, Путнику и Степе, королю Петру и Пашичу, им, сербским студентам. Подлинная ли это или расчетливая, обязательная, напускная вера? Искренняя, человеческая или низкое, мужицкое лицемерие человека зависимого? Эти люди земли и леса умеют притворяться и обладают безграничной способностью обманывать легковерных и грамотных. Вот такой Богосав даже наверняка способен отрубить голову лошади. Бора бросил взгляд на ручищи хозяина. Ласкали ли они кого-нибудь?

Стамена принесла лохань, сняла с огня чугунки с горячей водой, на плече полотенце, в руке кувшин — поливать.