Время смерти

— Когда уснут, жди меня там, где я тебя ждала, — шепнула ему в затылок женщина; он вздрогнул, согнулся, как от удара хлыстом, и повернулся к ней, глядя прямо в глаза снизу вверх; голубые очи, предостерегая, раскрылись.

Тричко Македонец встал от стола, выхватил платок из кармана и пустился в пляс.

Со стаканом вина в руках вошла Стамена, улыбнулась Даниле, такой улыбки он никогда не видывал, и кивнула.

Началась ночь, более долгая, чем все двадцать один год его жизни.

Бора Валет упрашивал Душана Казанову и Сашу Молекулу поскорее окончить это наслаждение народным гостеприимством и тут же, на голубом столе, при свете лампады, сыграть с ним последнюю в тыловых условиях партию в покер, играть на все, что несешь, включая предметы, принадлежащие государству, винтовку и патроны, дабы этой лишенной неба ночью ощутить наличие порядка во Вселенной и понять, к чему устремлен Зодиак.

Душан Казанова и Саша Молекула соглашались, с тем, однако, условием, чтобы патроны не трогать, а Боре Валету вдруг почему-то показалась особенно возбуждающей эта игра на боеприпас.

Тричко Македонец застыл на коленях, закинув голову и размахивая платком.

3

У генерала Мишича день был без утра: он дремал, незаметно выбираясь из мглистой и зловеще тихой ночи, которую почти целиком провел на стуле; покуривая, подкладывал дрова в печурку и наблюдал за огнем. Начал было печь яблоки, да позабыл о них, они и сгорели.

Послышался смех и чей-то громкий говор — впервые в штабе армии вестовые весело перекликались; связные беззаботно хлопали дверьми, армейские телефонисты острили с дивизионными. Мишич открыл дверь, спросил офицеров, шумевших в коридоре:

— Что произошло?

— Мы победили на Бачинаце, господин генерал! После поражения — победа! Причем на Бачинаце!

Молча, без единого слова, сохраняя на лице строгое выражение, он вернулся к себе и встал у окна; взгляд зацепился за голые ветви старой яблони; он бродил по пашням Бачинаца, останавливался на его обрывах, углублялся в заросли бука и граба.

Начальник штаба, непринужденно, без всякой официальности, пригласил его вместе с офицерами выпить по стопке лютой:

— Отметим первую победу под вашим командованием!

Теперь ему было приятно видеть улыбку на лице Хаджича, приятно слышать, что тот говорил о победе, но по какой-то неясной причине он не мог радоваться, как Хаджич, не смел радоваться. Он направился в корчму, где разместился начальник штаба, офицеры радостно поздравляли его, соперничая друг с другом в выражении своих чувств, желали ему успеха. Пусть побольше радуются, думал он, пусть даже неоправданно радуются. Это здорово. Завтра им будет стыдно из-за какого-нибудь частного неуспеха. Подошел профессор Зария с бокалом в руке, заговорил с восторгом:

— Ваше здоровье, господин генерал! Победа на ратном поле — единственное дело людское, достойное быть отмеченным. В этом я убежден.

— Не совсем верно, но сегодня пусть будет так, профессор, — шепнул ему Мишич и встал, чокаясь со всеми полной рюмкой и напоминая о завтрашнем наступлении армии. А они словно не желали об этом слышать; кроме двух-трех человек, все хотели говорить только о Бачинаце, говорить, а не слушать другого, поскольку вовсе не были убеждены, что завтра нужно наступать. Это обеспокоило Мишича. И он стал разъяснять свое решение словами более громкими, нежели была его вера. А этого он не любил.

Он не успел выпить и половины рюмки, как зазвонил телефон; Хаджич взял трубку, и лицо у него помрачнело. Всеобщее оживление мгновенно схлынуло; взгляды всех уперлись в Хаджича, который говорил строго:

— Не может быть и речи об изменении позиций! Ни пяди назад! Хочешь, чтоб я доложил командующему?

— Что происходит? — спросил Мишич.

— Подверглись сильной атаке Моравская и части Дунайской дивизии. Целиком правое крыло армии.

— Передайте, что мы не отменяем вчерашних распоряжений, — и продолжал разъяснять стихшим и сразу посерьезневшим офицерам свой замысел завтрашнего наступления. Звонок телефонного аппарата прервал его как раз в ту минуту, когда он говорил о нехватке снарядов для артиллерии. Прикрыв ладонью трубку, Хаджич глухо произнес:

— Господин генерал, Моравской дивизии не удалось от разить атаку на Миловац. Наш полк разбит и обращен в бегство.

— Повторите им, что я не отменяю вчерашних распоряжений. — Сказав это, Мишич встал, испытывая словно чувство стыда от подобного завершения торжества победы на Бачинаце. Он искал подходящие для данного момента слова, но раздумья его были нарушены криком, донесшимся снаружи:

— Убейте меня, но я хочу видеть Живоина Мишича!

— Он у тебя не батрак! Куда прешь? — пытался остановить кого-то адъютант Спасич.

— Если он для народа живет, найдется у него время и мою беду выслушать.

Мишич вышел, в дверях столкнувшись со старым крестьянином, у которого лицо было залито кровью.

— В чем дело, друг?

— Это ты Живоин Мишич, генерал, родом из Струганика?

— Я командующий Первой армией. Что ты хочешь мне сказать?

— Хочу спросить тебя, какую свободу вы защищаете и зачем нам свобода?