Время собирать груши

Говорят, что сейчас у нас время для шуток неподходящее. Для меня этот вопрос совсем несложный. Я всегда нахожу время для шуток и смеха. Вообще, это вопрос степени доброты – тем более что касается розыгрышей. Но сейчас пошла какая-то мода на трэш. Типичный пример: мордобой на церемонии вручения премии «Оскар». Для меня это чудовищно. Я-то привык, что «Оскар» – это мировая кинопремия. Где обсуждают, прокатят ли Леонардо Ди Каприо или, наконец-то, дадут ему положенную статуэтку. Я в развитии темы когда-то придумал шутку: чтобы Лео получил «Оскара», он должен сыграть темнокожего гея-еврея, сражающегося за свободу Палестины. Раньше обсуждали достоинства сценариев и игру актеров, а сейчас все обсуждают драку Уилла Смита на сцене. Кстати, это была довольно дешевая постановка: от настоящего удара там бы кровь пошла.

Мы живем во времена довольно тревожные. Но худшее, что мы могли бы сделать, – это замкнуться и перестать улыбаться. Уйти в тяжелую угрюмость. Я, поддерживая своих друзей, вольно или невольно все равно использую свой инструментарий. Чтобы психологический фон был спокойным.

Я не раз сталкивался с розыгрышами на грани и за гранью. Никогда не забуду юбилейный концерт Владимира Винокура в ГЦКЗ Россия. И вот какой-тот псевдошутник позвонил и сообщил о заложенной в зале бомбе. А в зале тогда были в том числе и высокие охраняемые лица. Конечно, появились сотрудники со служебными собаками. Мы за кулисами понимаем, что это все дурь какая-то, но проверить-то надо. Винокур тогда сказал, что выйдет и объявит, что был такой звонок, но волноваться не надо. Но я ему объяснил, что если он объявит про бомбу, то все решат, что это какая-то очередная реприза, посмеются и останутся ждать продолжения представления. Нашли компромисс. Вместо Винокура вышел Лещенко и своим проникновенным голосом начал говорить в том ключе, что, мол, «друзья, поймите нас правильно». А зал… смеялся и аплодировал. Только когда премьер-министра Виктора Черномырдина спецслужбы вывели из зала, все остальные послушно тоже стали покидать зал. Поверили только после вывода премьер-министра.

Или в Ростове молодой человек крикнул «аллах акбар!» и бросил в автобус сумку. Так он решил «пошутить». И такого «шутника» побили, а в сумке оказалась не взрывчатка, а плитка. Где грань для розыгрышей? По-моему, это просто дурацкий розыгрыш. Точнее, идиотизм. Или в наше время, когда грани размываются, уже все допустимо? Нет. Я думаю, что в Ростове это был, скорее всего, психически нездоровый человек.

По этому поводу вспомнил анекдот. Дело происходит на автобусной остановке. Автобус трогается, и пассажиры наблюдают, как какой-то мужик пытается его догнать. Не получается, скользко, он бежит и падает. Машет руками и что-то кричит. Кто-то приоткрывает окошко и кричит в ответ: «Мужчина, прекратите. Мы сейчас тут все описаемся от смеха!» А он им в ответ: «Вы сейчас обоср…есь – я водитель автобуса».

Вот это – добрый юмор, а то, что сделал придурок в Ростове, это либо расстройство психики, либо преступление.

Еще раз о пародиях

Меня часто спрашивают, что нужно для того, чтобы хорошо пародировать голосом? Должна ли для этого быть каким-то особенным образом устроена глотка или нужно что-то со связками делать? Лично я ничего со связками не делаю, и как у меня там устроено, никогда не пытался изнутри в этом разобраться. Я людей чувствую. Если понимаю, что могу на этого человека сделать пародию, это значит, что я его изнутри понимаю, почему у него такой голос, почему он так говорит, почему он так строит фразы. Мне с ним понятно все.

Прежде всего нужно понять, как человек мыслит. Я не могу механически повторить голос. От того, что я буду какую-нибудь магнитофонную запись слушать тысячу раз, у меня из-за этого не появится голос этого человека. А вот от того, как я поймаю его на каком-то рассуждении, на ходе его мысли, – от этого все и рождается.

Я интуитивно выбираю, кого пародировать. А дальше – уже техника. То есть, условно говоря, какой-то диапазон, потому что считать, что я могу все голоса поймать, это слишком самонадеянно. У меня низкий баритон. На грани перехода в бас, поэтому какие-то голоса мне просто недоступны. А пародия должна легко и естественно рождаться, не натужно, зрители не должны слышать какой-то скрежет несмазанного механизма.

Я очень хорошо помню момент, когда вдруг понял, что Горбачев – это мой персонаж. Перестройка, наверное, 86-й или 87-й год, у него была пресс-конференция, и я в какой-то момент не только словил его голос, но сделал это с опережением. Ему задают вопрос, а я с опережением отвечаю его голосом, и он за мной почему-то повторяет. Не подумайте, что я сейчас говорю постановочно, просто в один момент вдруг понял, что с этим можно работать.