Время старого бога

Железнодорожная линия из Долки вилась змеей. На этом участке она уклонилась от моря и петляла меж богатых особняков, через Гленагири, Гластул, Дун-Лэаре, почти уходя под землю — чтобы проложить пути, прорыли экскаваторами глубокую канаву, словно хотели спрятать рельсы подальше от людских глаз. Но за Дун-Лэаре дорога вновь вырвалась к морю, и Том, на этот раз уже наяву, увидел монкстаунский пирс, похожий на руку о трех локтях. И его пронзили воспоминания о Джун, об их невинной прогулке. И сквозь память о луге близ пляжа Сипойнт мчался с грохотом поезд. Под натиском воспоминаний Том склонил голову, а за окном проносились чахлые садики на древних прибрежных утесах и песчаный берег, который то сжимался, когда приближалась волна, то расширялся, когда та отступала. Вдруг залив просиял перед глазами, наполнив Тома светом. Ему захотелось крикнуть на весь вагон: смотрите, смотрите, залив, залив, дождь кончился, и столько света вокруг, столько света, чистого, серебряного, и полощутся воспоминания, словно пришпиленные картинки, ничего не удержать, и истории здешней — две тысячи лет, не меньше, тут и древние римляне, и викинги, и еще Бог знает кто, на триремах, на кораблях с носами-драконами, тут и все истории рыбаков из здешних дивных мест, а вот и Хаут, круглый, словно живот у беременной, и Кишский маяк, как драгоценный камень в пупке богини… Том привстал в пыльном зеленом кресле. Как Джун напрягала плечи перед своей исповедью, так и он невольно поднял руки, словно ребенок, что пытается потрогать луч света. Будь этот залив с его тысячей красок холстом, он поставил бы на нем свою подпись — Том Кеттл, Том Кеттл, Том Кеттл, — с полным правом, как почти коренной дублинец. Если бы ему надо было выбрать подданство, он назвался бы гражданином этого чудесного залива. Человек без роду без племени, он заявил бы права на это необъятное пространство, пустое и в то же время наполненное. Он всего лишь старый служака с наглухо запечатанным сердцем, но знай он как, впитал бы в себя этот пейзаж до последней песчинки, до последней крупицы соли, до последней капли моря, заглотил бы целиком, как один из китов в его любимом музее, как чудовище из древних легенд. Всю эту синь, и голубизну, и зелень, и белые пенные просторы, и таинственное злато-серебро после дождя. Он знал, знал, что над ним нависла беда, чуял угрозу своим полицейским нюхом, хоть и не представлял еще, какого рода эта опасность, но залив его успокоил, подарил на один блаженный миг шальную свободу, потряс и омолодил ему душу — в одно мгновение, за один вдох. Если бы только никогда не кончалась эта поездка, если бы залив тянулся от Земли до Андромеды, как бы он был благодарен — спасибо, спасибо за бессмертие.

Он сошел на станции Уэстленд-роу.