Время старого бога

Как воздать должное саду, этому изобильному раю? Мистер Томелти превзошел себя, и погода, конечно, ему способствовала, но как чудесно было там просто посидеть — выйдешь из своей конуры, сядешь на колченогий металлический стул, а вокруг, словно дирижабли, носятся толстые шмели, зарываются в наперстянку, люпины, флоксы, и от запаха моря обострены все чувства, и тихий свет осеняет все кругом — чистое наслаждение! Так или иначе, думал он, люди созданы для этого. Награда лета, милость природы. Ничего нет прекрасней. Желтые плавки ему пригодились не раз, и он не утруждал себя вылазками в Киллини, на Уайт-Рок или даже Вико-Рок, ближайший пляж, а осторожно, дюйм за дюймом, окунался в прохладное море за домом. Метра через три дно здесь резко обрывалось, течение в том месте замедлялось, и масса воды напоминала гигантскую мышцу, сплющенную невидимым молотом. На поверхности вихрились водовороты, появлялись искры, вспыхивали на долю секунды и гасли. Даже из других мест люди стекались летом в Долки. Вдоль Кольемор-роуд весь день сновали машины. Том не досадовал на приезжих, он и сам с головой ушел в лето. Величие пролива, суровый остров, довершающий картину, — все было ему так мило, что от счастья хотелось смеяться. Грузный, с брюшком и мускулистыми руками, с потрепанным лицом и намечающейся плешью, в своих одиноких заплывах он, однако, чувствовал себя равным Джонни Вайсмюллеру[45].

В один из таких дивных дней, когда он, возвращаясь с пляжа, шел по дорожке перед замком — в весьма нескромном виде, да простит его покойная миссис Томелти, ибо он был в полотенце, обмотанном вокруг бедер, а “летнюю” свою одежду перебросил через мокрую руку, — в воротах показался незнакомый человек. Вид у него был задумчивый и притом решительный. Высокий, темноволосый, с бородой. Ростом метр восемьдесят с лишним. Лет тридцати — тридцати пяти. Едва Том его увидел, его ум следователя тут же включился в работу. Соображал он с невероятной скоростью и дал бы фору молодым. Чувствуя неловкость из-за своего наряда, Том пропустил незнакомца вперед, но тот замялся, не зная, в которую из двух дверей постучаться. Том облегчил ему задачу, переступив порог своей квартиры, и незнакомец направился ко второй двери.

В здешней начальной школе детей распустили на каникулы, и Том часто видел мальчугана — тот бродил по дорожкам сада, думая о чем-то своем. Играть ему было здесь не с кем. Мисс Макналти, насколько он понял, никто не навещал, но до конца он не был уверен. Если она спешила на репетицию, то уходила в восемь, а мальчик, наверное, оставался с дедом. Пожилого джентльмена Том больше не встречал — не иначе как у него была шапка-невидимка. Пару раз Том видел издали, как тот шел пешком в сторону поселка, а его белая малолитражка стояла тут же у дороги. Мисс Макналти, помнится, рассказывала, что ее отец инженер и часто работает в разъездах, но Том забыл, когда и где он от нее это слышал.

Он переоделся впопыхах, даже не успев толком вытереться. Его снедала забота, тревога. Он торопился, а, как известно, поспешишь — людей насмешишь. Промахнулся мимо штанины и звучно шлепнулся на дощатый пол. Ругая себя, он натянул брюки, сидя на полу, как идиот, отродясь не носивший штанов. Ну как ребенок, черт подери. Он открыл входную дверь, чтобы с той стороны был какой-никакой обзор, а сам пошел в гостиную, посмотрел из окна в сад. Ни души, растения словно нарисованные. Гладь моря отливала серебром, но Тому сейчас было не до красоты. Он решил во исполнение просьбы мисс Макналти зайти в главное крыло и посмотреть, что там творится. Хоть никаких полномочий у него нет, но ведь она с ним поделилась своими опасениями. Он не полицейский, но он человек. Лишь сейчас он понял, что ни разу не говорил с мальчиком, даже, кажется, не слышал, как тот разговаривает. Зато не раз слышал, как он поет за игрой в саду. Скажем, балладу “Вейле-вейле-вайле”, старинную, дикую, Тому она и самому нравилась. Вонзила нож старуха младенцу прямо в спину, вейле-вейле-вайле. Всякий раз до Тома долетали лишь обрывки, но он успел ее выучить наизусть.

Но когда он заглянул в дверь, в маленькой прихожей была лишь тишина да дохлые мухи на подоконнике. Верный знак, что миссис Томелти нет в живых, подумал Том. С потолка свисала паутина, а в углу лежали увядшие листья еще с прошлой осени, сухие, словно пергамент. На полу — письма в конвертах. Тлен и запустение.

Это вселяло тревогу. Старый замок словно поглощал людей, замуровывал в безмолвие. Досадуя на свою глупость, Том поплелся к себе в квартиру. Но на полпути он услышал шум с дороги, как написал бы в своем отчете Билли Друри. Тонкий мальчишеский голос: “Нет, нет”, — следом грубый, повелительный мужской, хлопнула дверца машины, за ней другая. Когда Том добежал до ворот и посмотрел на дорогу, машина уже мчалась прочь в слепой спешке. Мальчик додумался открыть треугольное окошко сбоку, такое крохотное, что даже голову не высунешь, и Том услышал древнее слово, пропитанное древним ужасом: “Помогите!”