Время сумерек. После Старого мира

Отсутствие внимания и интереса к слову каким-то внутренним, тайным образом связано с отсутствием внимания и интереса к человеку. Безъязыкая эпоха – эпоха загнанной в бескачественность души. А ведь мы понимаем вещи ровно настолько, насколько можем их выразить… хуже того: мы становимся тем, что мы можем выразить. Не сложнее, не лучше, не выше.

Конечно, пристальное внимание к слову и книге – черта у нас, европейцев, христианская, то есть греко-языческая в христианском преломлении. Для эллинства личность есть слово, по меньшей мере в той части, какая взаимодействует с обществом и богами. «Я есмь то, что я способен о себе выразить, и еще кое-что тайное, мне самому неизвестное». Власть христианства, наследника и могильщика эллинства, была – власть слова, причем как в высоком смысле (власть поэзии), так и в низшем (власть риторики). В этом последнем отношении оно дитя эпохи, когда уже не было философов, но только риторы…

Христианство начинало воспитание личности с пробуждения чуткости к «внутреннему себе» и с поиска слов для его выражения. Каждодневная школа молитвы, с готовыми глубокими и богатыми образцами, давала слова для выражения тонких оттенков внутренней жизни. Молитвослов есть настольный психолог – и в то же время поэт. Сказав это, скажем и то, что воспитание одним только молитвословом – негодное воспитание. Чтобы увидеть красоту и глубину христианских молитв, надо смотреть на них светским, то есть языческим взглядом.

Тут мы возвращаемся к уже не раз сказанному: мощь и глубина Старого мира, то есть Европы (и нераздельной от нее России) XIX века – от его многоосновности, от того, что «молитвослов» соседствовал с светской книгой. Библия, по счастью, не была единственной книгой века. Была – словарем душевной жизни для всякого, кто начинал к ней пробуждаться.

А сейчас… Сейчас мы видим, что «освобождение» человека от излишне сложных способов выражения мыслей освобождает не мысли, а от мыслей. Культура – противоположность умственной лени. «Наука» в прикладном, газетном значении, то есть «техника», лени никоим образом не противоположна, т. к. стремится к сбережению усилий, к простоте – когда нужна новая сложность.

Эта сложность потребует новой многоосновной культуры – с различными, независимыми, равновеликими источниками истин. Трудность в том, что такие источники нельзя «создать», можно только унаследовать, ведь всё хорошее получают по наследству – никогда не заимствуют.

Удастся ли нам восстановить нить уничтоженной преемственности?

Тогда мы еще увидим богатый и сложный язык, одновременно отражающий и создающий богатую и сложную личность.

XXIV. О возвращении в Историю

В этой книге рассматриваются, в основном, два вопроса. Один: почему «Старый мир» был таким плодотворным в культурном отношении и таким питательным для личности? Второй: возможна ли, и в какой степени, «реставрация» старой культуры – не в смысле буквального восстановления бывшего, но в смысле возвращения в Историю. История – Целое, «новый порядок» – часть. Социальная революция есть бунт части против Целого. Иногда такой бунт удается, христианство тому примером, но в нашем случае успех был неполный и кратковременный. Если о на первый вопрос были даны многочисленные и разнообразные ответы, то о втором мы говорили очень мало. На этот вопрос есть два ответа: и да, и нет.

«Нет» – потому что восстановить неповторимое сочетание враждебных и притом взаимопитающих источников истин невозможно, а именно такое неповторимое сочетание привело к появлению старого культурного порядка. Он родился не из выбора какой-то «единственной истины», а из сочетания почвы и удачных и притом разнородных, а то и враждующих между собой, влияний, эту почву удобряющих. Плодотворность старого, языческого мира (когда «единая истина» еще не вошла в мир) и нового времени (когда она уже уходила) – пример того, что «Истина» не освобождает, освобождают «истины». Не следует, правда, смешивать множественность истин с нигилизмом и всеобщей относительностью понятий (на чем пока что остановился наш век).

«Да» – потому что невозможное для общества возможно для личности. Мы не можем восстановить старый порядок, но можем вернуться, в умственном отношении, на историческую почву. Иной реставрации, кроме культурной, и быть не может. Более того, я думаю, что пока возможно большее число мыслящих личностей на эту почву не вернется – у некогда великой русской культуры не будет будущего, но только блестящее прошлое.