Время свинга

Я не планировала. Я убедилась, что мне нравится жить с отцом и быть рядом — но не в одном пространстве — с матерью. К моему собственному удивленью, я не спешила съезжать. И помню, как пустилась подробно объяснять это Трейси — как я «люблю» старый свой район, — желая этим произвести на нее впечатление, наверное, доказать, насколько прочно стою ногами на местной почве, невзирая на перемену своих обстоятельств: я по-прежнему жила с отцом так же, как она по-прежнему жила с матерью. Она слушала, как-то скупо, по-своему улыбалась, задирала носик и не высказывалась. Через несколько минут мы дошли до отцова дома, и я сообразила, что у меня нет ключа. Я его часто забывала, но звонить в дверь мне не хотелось — вдруг он уже спит, ему же рано вставать, — поэтому я огибала дом сбоку и пробиралась внутрь через кухню, дверь там обычно не запиралась. Но в тот миг я добивала косяк, и мне не хотелось, чтобы отец меня увидел за этим занятием — мы не так давно дали друг другу слово, что бросим курить. Поэтому я отправила туда Трейси. Минуту спустя она вернулась и сказала, что кухонная дверь заперта, поэтому нам лучше будет пойти к ней.

Назавтра была суббота. Трейси ушла рано на утренник, а я по субботам не работала. Я вернулась к отцу и весь день провела с ним. Письма в тот день я не видела, хотя оно уже могло лежать на коврике. Нашла я его утром в воскресенье: его подсунули под дверь, адресовано мне, написано от руки, с пятнышком от какой-то еды в углу одной страницы, и я сейчас думаю, что это было последнее по-настоящему личное письмо, какое я когда-либо получала, поскольку хоть у Трейси — тогда еще — и не было компьютера, вокруг уже происходила революция, и вскоре бумажные письма мне будут слать лишь банки, коммунальные службы или правительство — с маленьким пластиковым окошком в конверте, предупреждающем о содержимом. Это же письмо пришло без всякого предупреждения — я много лет не видела почерка Трейси, — и я распечатала его, сев за отцов стол, отец — напротив.

— От кого это? — спросил он, и первые несколько строк я этого и сама не знала. Две минуты спустя у меня оставался лишь один вопрос: правда это или выдумка. Наверняка же выдумка: поверить во что-то иное — значит превратить в невозможность всю мою нынешнюю жизнь, а заодно уничтожить почти всю ту, что я вела до сего момента. Это бы означало позволить Трейси подложить под меня бомбу и разорвать меня в клочья. Я перечитала письмо — убедиться, что поняла. Начала она с того, что это ее долг и жуткая обязанность, и она все спрашивала и спрашивала себя («спрашивала» написано неправильно), что ей делать, и вот почувствовала, что у нее нет выбора («выбора» написано неправильно). Вечер пятницы она описала так же, как его помнила и я: шли по улице к дому моего отца, курили косяк — вплоть до того рубежа, когда она обошла дом проверить вход через кухню, безуспешно. Но тут линия времени у нас разломалась надвое — на ее действительность и мою либо на ее выдумку — насколько это касалось меня — и мой факт. По ее версии, она обошла вокруг квартиру моего отца, постояла во дворике, засыпанном гравием, а потом, раз кухонная дверь, казалось, была на запоре, сделала два шага влево и прижалась носом прямо к заднему окну — к окну в спальню моего отца, ту, где спала я, ладони сложила чашкой у стекла и заглянула внутрь. И там увидела моего отца, голого, на чем-то сверху, он двигался вверх-вниз, и поначалу она, естественно, решила, что это женщина, и будь это женщина — ну или в этом она меня уверяла, — она б нипочем не стала мне об этом говорить, ни ее это не касается, ни меня, но вся штука в том, что это вообще была не женщина, а кукла, в человеческий рост, но надувная и очень темного цвета — «как голливог»[175], написала она, — с полумесяцем синтетического ягнячьего руна вместо волос на голове и огромной парой ярко-красных губ, красных как кровь.

— Все в порядке, милая? — спросил отец через стол, пока я тряско держала это комическое, трагическое, нелепое, трогательное, отвратительное письмо в руке. Я ответила, что все прекрасно, вынесла письмо Трейси на задний двор, вытащила зажигалку и подожгла его.

Часть седьмая Поздние дни

Один