Время свинга

— Ну, Бакари хороший, только очень бедный. Как только сможем, мы поженимся и переедем, а пока он спит в марказе[194], близко к Богу, а я тут, близко к курам и козам. Но мы накопим много денег, потому что свадьба у меня будет очень, очень маленькая, как у мышки, и на ней будет только Муса с женой, и никакой музыки или танцев, или пиров никаких не будет, и мне даже новое платье не понадобится, — произнесла она с отрепетированной бодростью, и мне вдруг стало так грустно, поскольку если я что-то про Хаву и знала, так это насколько любит она свадьбы, и свадебные платья, и свадебные пиры, и свадебные банкеты. — Поэтому, видишь, на этом много денег можно сэкономить, это уж точно, — сказала она и сложила руки на коленях, чтобы чопорно отметить конец этой мысли, а я не стала с ней дискутировать. Но я видела, что ей не терпится поговорить, что заученные фразы ее — как крышки, танцующие на кипящих котелках с едой, и мне следовало лишь терпеливо сидеть и ждать, когда из нее польется. Я больше не задала ни одного вопроса, но она заговорила сама — сначала робко, затем все энергичнее, о своем женихе. Похоже, что в Бакари на нее самое большое впечатление производила его чувствительность. Он скучный и страшный с виду, но чувствительный.

— Скучный отчего?

— Ой, мне не надо было говорить «скучный», но, в смысле, видела бы ты их с Мусой вместе — они слушают эти священные пленки весь день, это очень священные пленки, Муса теперь хочет выучить больше арабского, а я тоже учусь их полностью ценить, а пока они для меня все равно слишком скучные — но когда Бакари их слушает, он плачет! Плачет и Мусу обнимает! Иногда я на рынок пойду и вернусь, а они по-прежнему обнимаются и плачут! Я никогда не видела, чтоб босяк плакал! Если только у него наркотики украдут! Нет, нет, Бакари очень чувствительный. У него все дело в сердце на самом деле. Поначалу я думала: моя мать — ученая женщина, она меня много чему по-арабски научила, я в имане обгоню Бакари, но это же так неправильно! Дело-то не в том, что ты читаешь, а в том, что чувствуешь. А мне еще долгий путь предстоит, пока сердце у меня не наполнится иманом так, как у Бакари. Я думаю, из чувствительного человека и муж хороший получится, а ты? А наши мужчины-машала — я не должна их так называть, правильное слово таблиги — они такие добрые к своим женам! Я этого не знала. Моя бабушка вечно говорила: они полувзрослые, они сумасшедшие, не разговаривай с этими девчонками, а не мужчинами, у них даже работы нет. Ой-ёй, а теперь она целыми днями плачет. Но она не понимает, она такая старомодная. Бакари всегда говорит: «Есть такой хадит, в нем сказано: „Лучший мужчина — тот, кто помогает жене своей и детям, и с ними милостив“». И вот так оно все и есть. Поэтому, если мы ездим в эти поездки, на мастурат, ну, чтоб другие мужчины нас на рынке не видели, наши мужчины сами ходят и делают за нас все покупки, они овощи покупают. Я так смеялась, когда это услышала, даже подумала: не может быть, что это правда, — но это правда! Мой дедушка даже не знал, где у нас рынок находится! Вот что я пытаюсь своим бабушкам объяснить, но они такие старомодные. Плачут каждый день из-за того, что он машала, то есть таблиг. А по-моему, они просто втайне завидуют. Ох как бы мне хотелось прямо сейчас отсюда уехать. Когда я ездила побыть со своими сестрами, я была такая счастливая! Мы вместе молились. Мы вместе ходили. После обеда одной надо было вести молитву, понимаешь, и одна сестра мне сказала: «Давай ты!» И вот так я была Имамом в тот день, понимаешь? Но я не робела. У меня многие сестры робкие, они говорят: «Не мне говорить», — но вот в этой поездке я на самом деле поняла, что я вообще нисколько не робкая. И все меня слушали — о! Люди даже мне вопросы задавали потом. Представляешь?

— Меня это вовсе не удивляет.

— У меня тема была — шесть основ. Это про то, как человеку следует есть. Вообще-то я их сейчас не соблюдаю, потому что ты здесь, но на следующий раз-то я их точно не забуду.

Эта виновная мысль подвела к другой: она склонилась ко мне что-то прошептать, и ее неотразимое лицо сложилось в полуулыбку.