Время свинга

Прозвенел школьный звонок. Все утро я навещала занятия в классах и впервые ощутила, чего именно добился здесь Ферн в наше отсутствие, несмотря ни на какое вмешательство Эйми, работая в некотором смысле в обход ее. В учительской теперь стояли только новые компьютеры, которые мы сюда прислали, а более надежный интернет, о чем я могла судить по истории их поисков, покамест использовался только учителями — в двух целях: ошиваться по «Фейсбуку» и вбивать фамилию Президента в поисковую строку «Гугла». В каждом классе были разбросаны таинственные — для меня — трехмерные логические головоломки и маленькие наладонные приспособления, на которых можно играть в шахматы. Но не эти новшества произвели на меня впечатление. Ферн пустил какие-то деньги Эйми на то, чтобы разбить во дворе за главным зданием огород — я не помню, чтобы он про это вообще упоминал на заседаниях нашего совета, и там росла всяческая продукция, принадлежавшая, как он объяснил, коллективно всем родителям, а это — вместе со множеством других последствий — означало, что, когда заканчивалась первая смена, половина школы не исчезала помогать своим матерям на ферме, а оставалась на месте и ухаживала за собственными ростками. Я узнала, что Ферн по предложению матерей из родительского комитета пригласил к нам в школу несколько учителей из местного меджлиса[195], и им предоставили классы для преподавания арабского и Корана, а за это им платили небольшое жалованье непосредственно, и потому еще одна крупная часть школьного населения перестала исчезать в середине каждого дня или проводить время, выполняя домашнюю работу для этих учителей меджли, как они это делали раньше в уплату. Целый час я просидела в новом классе искусств, где самые младшие девочки сидели за столиками, смешивали краски и делали отпечатки рук — играли: все ноутбуки, которые Эйми для них воображала, как теперь признался Ферн, исчезли по пути в деревню, что неудивительно, учитывая, что каждый стоил вдвое больше годовой зарплаты любого учителя. В общем и целом, Иллюминированная Академия для Девочек не так уж и сияла, вовсе не стала она тем радикально новым, беспрецедентным «инкубатором будущего», о котором я столько слышала за обеденными столами Эйми в Нью-Йорке и Лондоне. Это была «Люмовая академия», как ее называли местные, где происходило много мелкого, но интересного каждый день, что затем оспаривалось и обсуждалось в конце недели на сельских сходах и вело к дальнейшим подстройкам и переменам: лишь немногое из всего этого доходило до Эйми или вообще докладывалось ей, как я чуяла, но Ферн за всем пристально следил, выслушивал всех с этой своей поразительной открытостью, делал целые стопки заметок. То была вполне работающая школа, выстроенная на деньги Эйми, но не сдерживаемая ими, и сколь бы мелкую роль в ее создании я ни сыграла — теперь ощущала, как любой незначительный житель этой деревни, и собственную часть гордости за нее. Я наслаждалась этим теплым ощущением свершенья, возвращаясь из школьного огорода в кабинет директора, — и тут заметила Ламина и Хаву под деревом манго: они стояли слишком близко друг к дружке, спорили.

— Я не слушаю твои нотации, — донесся до меня ее голос, когда я подходила, а когда она меня заметила, то повернулась и повторила уже мне: — Я не выслушиваю от него нотации. Он хочет, чтобы я последней тут осталась. Нет.

У директорского кабинета в тридцати ярдах от нас в тени дверного проема собрался кружок любопытных учителей — они только что дообедали и теперь мыли руки из жестяного чайника с водой, а заодно наблюдали за дебатами.

— Мы теперь не станем говорить, — прошептал Ламин, робея перед такой аудиторией, но Хава уже разошлась, и остановить ее было трудно.

— Тебя тут один месяц не было, так? А ты знаешь, сколько других отсюда за этот месяц уехало? Поищи Абдулае. Ты его не увидишь. Ахмет и Хаким? Мой племянник Джозеф? Ему семнадцать. Нету! Мой дядя Годфри — его никто не видал. Теперь у меня его дети. А его нет! Он не хотел оставаться здесь и гнить. Через черный ход ушли — все они.

— Черный ход — это безумие, — пробормотал Ламин, но затем вдруг осмелился на дерзость: — Машала — тоже безумие.

Хава шагнула к нему — он как-то весь съежился. Он же не только в нее влюблен, подумала я, он еще и немного ее боится. Такое я понимала — я и сама ее побаивалась.

— А когда я поеду в учительский колледж в сентябре, — сказала она, тыча пальцем ему в грудь, — ты по-прежнему тут будешь, Ламин? Или тебе нужно быть в каком-то другом месте? Ты еще будешь тут? — Ламин перевел на меня взгляд — панический, виноватый, что Хава приняла за подтверждение: — Нет, не думаю.

В шепот Ламина прокралась угодливость.

— А почему просто к твоему отцу не обратиться? Он же достал визу твоему брату. И тебе такую же сможет достать, если попросишь. Это не невозможно.