Время свинга

— Я вчера в школу ходила, в телевизионную комнату, и мы смотрели «Эсмеральду». Нельзя мне улыбаться, — сказала она и вдруг прекратила, — но ты же в особенности знаешь, до чего я люблю «Эсмеральду», и я уверена — ты согласишься с тем, что никто не способен избавиться от дуньи за один присест. — Она опустила взгляд на свою бесформенную юбку. — И одежду мне придется поменять в итоге, не только юбку, все с головы до пят. Но все мои сестры согласны: это трудно поначалу, потому что тебе так жарко и люди смотрят, зовут тебя ниндзей или Усамой на улице. Но я же помню, что ты мне однажды сказала, когда только-только сюда приехала: «Какая разница, что другие думают?» И это очень сильная мысль, я ее все время с собой ношу, поскольку награда мне достанется на Небесах, где меня никто не будет звать ниндзей, потому что таким людям уж точно гореть на огне. Я Криса Брауна моего по-прежнему люблю, ничего не могу с собой поделать, и даже Бакари по-прежнему любит свои песни Марли, я знаю, потому что однажды слышала, как он одну такую поет. Но мы с ним выучимся вместе, мы же еще молодые. Как я тебе уже сказала, когда мы в поездку ездили, Бакари за меня там все делал — ходил за меня на рынок, даже когда люди над ним смеялись, он так поступал. Стирку мне стирал. Я бабушкам сказала: мой дед за все сорок лет с вами хоть один носок сам себе выстирал?

— Но, Хава, почему же мужчинам нельзя тебя видеть на рынке?

Она зримо заскучала: я опять задала тупейший вопрос.

— Когда мужчины смотрят на женщин, которые не их жена, этого мига ждет Шайтан, чтоб на них броситься, наполнить их грехом. Шайтан повсюду! Но разве ты этого и так не знаешь?

Я не могла больше этого слушать и попрощалась с ней, извинившись. Однако единственное место, куда я могла пойти или знала, как до него добраться в темноте, было розовым домом. Еще издали, с дороги, я заметила, что все огни в нем мертвы, а когда дошла до двери — увидела, что она болтается под углом на сломанной петле.

— Ты здесь? Можно войти?

— Моя дверь всегда открыта, — ответил из теней Ферн звучным голосом, и мы с ним одновременно расхохотались. Я вошла, он приготовил мне чай, я изложила ему все вести о Хаве.

Ферн слушал мои тирады, а голова его запрокидывалась все дальше назад, пока фонарик у него на голове не осветил потолок.

— Должен сказать, мне это вовсе не видится странным, — сказал он, когда я закончила. — Она на том участке работает, как собака. Едва ли вообще с него куда-то выходит. Могу вообразить, что она отчаялась, как любой смышленый молодой человек, получить себе свою собственную жизнь. Тебе разве не хотелось слинять из родительского дома в таком возрасте?

— В ее возрасте мне хотелось свободы!

— И ты бы сочла ее менее свободной, то есть с поездкой в Мавританию, с проповедованием, чем она сейчас, запертая в этом доме? — Он поводил сандалией по слою красной пыли, собравшейся на пластиковом полу. — Это интересно. Интересная точка зрения.

— Ой, ты так говоришь, только чтобы мне досадить.

— Нет, этого мне никогда не хочется. — Он опустил взгляд на рисунок, который сделал на полу. — Иногда мне становится интересно, не хотят ли люди смысла больше, чем свободы, — медленно произнес он. — Вот это я и имел в виду. По крайней мере, по своему опыту.

Продолжай мы в том же духе, мы бы с ним заспорили, поэтому я сменила тему и предложила ему сухого печенья, которое подрезала в комнате у Хавы. Я вспомнила, что на «айподе» у меня остались кое-какие сохраненные подкасты, и мы, сунув в уши по наушнику, мирно уселись бок о бок, грызя печенье и слушая эти рассказы об американской жизни, с их маленькими драмами и удовлетвореньями, их упоеньями и раздраженьями, с трагикомическими просветленьями, пока мне не настала пора уходить.

Наутро, когда я проснулась, первая моя мысль была о Хаве: Хава вскоре выходит замуж, за этим наверняка последуют дети, — и мне захотелось поговорить с кем-нибудь, кто бы разделил мое разочарование. Я оделась и пошла искать Ламина. Нашла на школьном дворе — он под манговым деревом просматривал план урока. Но разочарованием на мое известие о Хаве он не отреагировал, да и не стало оно его первым откликом — им стала сердечная мука. Еще и девяти утра нет, а мне уже удалось разбить кому-то сердце.

— Но где ты это услышала?

— От Хавы!

Он с трудом пытался справиться с собственным лицом.

— Иногда девушки говорят, что выйдут за кого-то замуж, а потом не выходят. Обычное дело. Там этот полицейский у нее был… — Он смолк.

— Извини, Ламин. Я знаю, как ты к ней относишься.

Ламин натужно хохотнул и вернулся к своему плану урока.

— Ох нет, ты ошибаешься, мы брат и сестра. Всегда ими были. Я так и сказал нашей подруге Эйми: это моя младшая сестренка. Она вспомнит, что я так говорил, если ты у нее спросишь. Нет, мне просто жаль семью Хавы. Они будут очень грустить.