Время своих войн 1-2

Не всяк весел, кто поет.

— Морда в грязи, в жопе ветка… — Кто идет? Ползет разведка! — Лешка — Замполит развлекается стишками детского периода, заставляя Седого морщиться, словно зажевал лимоном — стихи детства прилипчивы.

— Лексеич — зэ–тэ–ка! — слезно тебя прошу!

— Не трынди! Не лаптем щи хлебаем!

— Сергей! Прочти стихи, но чтобы про нас, чтобы за душу взяло, невмоготу это слушать!

Сергей читает тихо, заставляя остальных сдерживать дыхание.

Не я затеял эту драку,

Но в необъявленной войне

Я в полный рост иду в атаку

За жизнь и честь в моей стране.

Паду ли, выживу — едина

Моя с моим народом связь

И неразрывна пуповина…

Падет к ногам России мразь!

И воссияет храм небесный!

И у подножия его

Солдат, доселе неизвестный,

Возлюбит Бога своего.

— Опять из старых? Из классиков?

— Из современных, — улыбается Извилина. — Владимир Иванович Шемшученко.

— Не слыхал, — удивленно–уважительно говорит Петька — Казак.

— Скажи лучше про Америку — что она есть? — вопрошает пьяный Леха. — Только от того русского скажи, который там действительно был, и которому в этом деле верить можно.

— Есенину веришь? — спрашивает Сергей — Извилина.

— Этому верю! — тут же влезает Казак, — Он по России числился: и плакал, и жалел, и восхищался. Природный поэт! Не деланный!

Сергей тут же думает, что лучше про Есенина и не скажешь — действительно плакал о России всеми своими ранами души, и восхищался, и не «деленный» поэт, природный, словно родила его сама Россия, только не вовремя.

— А что, про Америку у него тоже есть, не только о России?

— Есть, — говорит Извилина, — такое вот…

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, —

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли

От еврея и до китайца,

Проходимец и джентльмен,

Все единой графой считаются

Одинаково — бизнесмен!.. Биз–нес–мен!

На цилиндры, шапо и кепи

Дождик акций свистит и льет.

Вот где вам мировые цепи!

Вот где вам мировое жулье!

Если хочешь здесь душу выразить,

То сочтут: или глуп, или пьян.

Вот она мировая биржа!

Вот они, подлецы всех стран!

— Эх, исчезли кудрявые! Где ты, кудрявая Русь?

— Кудри вьются при хорошем житье, — гнет свою политику Замполит.

— Ты это африканцам скажи! — перечит ему Казак.

— В Африке и жук мясо…

Казак смачно с удовольствием повторяет слово в слово, похлопывая ножом о ладонь:

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, —

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли!

— Скажи еще что–нибудь от него. Ведь пророк был, от него каждое слово ценно!

— Не каждое, — возражает Сергей — Извилина. — Только к моменту. Историческому моменту. Например, это…

В жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей…

Словно роняет на пол строки, не следя куда закатятся, и умолкает, задумавшись о своем…

На ум не только доброе приходит. Время равнодушных. Сегодня хоть сколько гениальный поэт родится, а места ему нет, достучаться до сердец, до души не дано — замшивели, под мхом у каждого свое болотце. Не дадут болотцам всколыхнуть — время власти подлых. Впрочем, когда это неподлые стояли у власти? Однако, подлость вкупе с равнодушием редкое сочетание, еще более редко, когда оно расползается сверху вниз, буквально навязывается скурвившимся государством. — Чего ждать поэту? Может, это и хорошо, что его не замечают — целее будет. Хорошо для шкуры, не для души. Поэт жив душой своей, не шкурными интересами. Нет ему места в мире сегодняшнем. А проявится, не уследят, не загонят под лед информационного вакуума. Что ж…. Когда сложно опровергнуть утверждение, его изымают из обращения вместе с автором. Тогда убивали, сегодня тем более убьют.

Иудею ненавистно всякое проявление таланта, если оно проистекает не из их среды. Главным образом по причине, что это ломает представление о том, что только иудей является человеком — все остальные — животными, предназначенными для его существования. Талант животного, выпадающий за рамки предназначенной деятельности — это некое «надприродное» несоответствие, и иудей ищет в нем частицы собственной крови (впрочем, найдя, не уравнивает с собой — кровь нужна только для объяснения), во всех иных случаях, предназначая на заклание, а не удается убить, пытаются уничтожить иным образом — умолчанием или травлей, насаждением болезней, развитием дурных привычек, его вербуют через своих женщин — не для селекции ли собственного рода? И это тоже убийство. Одно не противоречит другому — кроме того, заработанные талантом «дивиденды» останутся в «семье» — прокормят. Как кормили Лилю Брик, жену Оси Брика, умудрившуюся стать наследницей странно застрелившегося Маяковского — отработанный ненужный материал, который, вдруг, посмел задумываться.