Время своих войн 1-2

— Да, вот еще что… — Сильвестр достал черта на нитках — Это тебе…

В трактире, чистой его половине, где наспех оборудовали сцену, собралась кучка посвященных. Предвкушая сладкое забытье, они ерзали на стульях, курили, нервно обмахивались веерами. Пора было начинать. Но он молчал. На улице орала благим матом распутная женщина. «Моя мать…» — подумал Сильвестр и… показал всем кукиш.

Гробовую тишину сменил шепот, недоумение нарастало, их терпение было на исходе. Они чувствовали себя соблазненными и брошенными, как бродячих собак, их напрасно поманили и теперь отдали на бойню…

Они уже едва сдерживались. Первым на него бросился Чаинский. Одержимые, они рвали его на части — женщины, словно вакханки, визжали, царапая его ногтями, мужчины старались силой разжать ему рот, выдавливали зубы… Иные затыкали спасением уши — их подавляла исходящая от него тишина. Его мозг еще привычно переставлял буквы, фразы, звуки, уже не находившие выхода. Он еще мог усмирить их, но он смертельно устал. Он хотел освободиться, исчезнуть из этого искалеченного тела, он жаждал убить этот всеразъедающий мозг. Это был его крест, его голгофа. Он научился жалеть людей, он понял, что сострадание выше слов и почему Бог, которого ему предстояло увидеть через мгновенье, молчалив. Но люди его не жалели, как и тысячу лет назад они жрали своего кумира, ломали ему ребра, выворачивали язык… Они опомнились, когда все было кончено. Им стало неудобно: вытирая окровавленные губы, стыдились смотреть друг на друга, перешагивая через останки своего идола, стали расходиться…

Так посреди нелепых, жалких людей умер Сильвестр Ведун, величайший из поэтов, равного которому не видел свет. Как и любой, он не был виноват в своей доле, он сделал все, что от него зависело, искупив зло злосчастием…

* * *

— Молчуна спроси!

— У него спросишь! Света не выпросишь… Затмение ходячее…

Характер рождается под небом. Под общей крышей характера не совьешь. «Четвертый» с детства вбил в себя едва ли не главное: под небом каждый человек — учитель. Один научит выбивать зубы, другой их заговаривать, третий — растить зубы по всему телу.

Беды и удачи ходят стаями. В беду тебя затягивает и надо вырываться, в удаче — удержаться, бежать с теми, кто средь общего ухватил удачу за хвост, держится, сколько дыхалки хватит. Федор считает, что ему повезло. Нашел собственную стаю. Здесь такие же, как он. Способные все вынести, а значит, способные решиться на все. Всяк в своем деле мог бы стать выдающимся, если бы принадлежали самим себе, если бы только «пользовались», тратились на самих себя, на собственное благополучие.

Для «Четвертого» все равны, кроме Сергея Извилины. И еще, быть может, Петьки — Казака. Казак ему, «Четвертому», едва ли не зеркало, Извилина для него едва ли не бог.

Настоящие люди рождаются для легенд.

Федя — Молчун робеет перед Сергеем и всячески его опекает, стараясь делать это незаметно. Началось с того памятного приказа, когда Седой, передавая дела Георгию, подозвал Молчуна, и (втихую от всех) сказал: «Что бы впредь не случилось, ты, главное, Серегу береги!» — и не стал ничего объяснять, будто и так все ясно должно быть. Получилось, что как бы последний свой приказ по группе ему, Молчуну, и отдал. Потом много еще чего было. Было и такое, что даже вспоминать нельзя — запрещено. Но, по правде, и не хочется. А после того кровавого пакистанского дела, и Георгий (когда остались наедине) сказал свое насчет Извилины — едва ли не слово в слово повторил то, что раньше говорил Седой, только собственного добавил — что, при случае, когда станет выбор, выручать не его, Командира, ни кого–то еще, а Извилину, потому как он, Извилина, гений, а Руси больше гениями разбрасываться не должно, как бы на таланты она богата не была, но такое сегодня особо затратное — пришли такие времена. Еще сказал, что мало кто способен видеть выход в безвыходных ситуациях, моментально остальных в этом убедить, да в эту «щель» втолкнуть. И раз уж Молчун с ним в паре, то пусть идет с ним до конца жизни — только своей собственной, а не Серегиной — эту положено спасать. Командир на тот момент был «не в себе», но тогда все были «не в себе»…

Сейчас, так получилось, снова под Седым сошлись, но Георгий — командир по–прежнему, а Седой, вроде как, зампотылу сделался и еще консультантом по делам давним. Седой про давний разговор об Извилине не напоминает, Георгий тоже не вспоминает, но Федор, как был с ним в паре, так и оставлен. А это значит, что приказ все еще действует. Да если бы и не действовал, все равно, теперь для Федора Сергей — Извилина главнее всех, и не потому, что тот приказ был дан на «горячем», а на пороге смерти не лгут, а сам увидел…