Время своих войн 1-2

В начале 70‑х Федор пришел в подразделение с умением и практикой, которой не было ни у кого… Что же до остального… Седой так считал: не выберешь дубины без кривинки, главное, чтобы к делу гожа была и не ломалась — «отказчиков» он не терпел.

Разведка отказчиков не принимает. Один раз отказался от задания, больше тебе в ней не служить.

Три секунды очень много. Пять — роскошнейший подарок, можно успеть спасти не только собственную жизнь, но попутно забрать чужую… Удивлял своей молчаливостью, словно знал больше других и потому молчал. Замечали, что Федора насекомые не кусают, словно договаривается он с ними, да и вообще, словно йог какой–то — возьмет и в какой–то момент не дышит. При этом, по прежнему что–то делает, и даже отвечает, если спрашивают, только не дышит и все! Потом видишь — опять дышит, но по нему не видно, чтобы особо запыхался. Интересно, а сердце он на это время тоже останавливает? Какое–то время подобные вопросы занимают, потом привыкают, и никто больше не озадачивается. Федор — разведчик собственного тела.

Воля сформировала характер, характер ли сформировал волю, но к событиям в Афганистане Федя — Молчун личность известнейшая…

Кроме Сергея — Извилины для Федора в особом месте сознания существует Петька — Казак. С ним ему положено дружить. Об этом руки друг другу пожимали еще на гражданке, еще до срочной службы. Больше у Федора таких друзей нет, с которыми такое было бы закреплено.

Федор Казака понимает и не понимает тоже. Не понимает — зачем неприятности искать — вон как руки располосованы. Не играй — работай! — один раз точно нарвешься! Но и понимает, потому как, сам ищет то, чего еще не знает — ведь Казак то же самое ищет, так ему кажется.

Командира все–таки пришлось убеждать, хотя, казалось бы, чего непонятного? Если снайперу позволено практиковаться, боевых решений у него порядком, то такие случаи, как рукопашный бой — достойная проверка и шлифовка мужских характеров — встречаются чрезвычайно редко. В ГРУ за все девять лет Афганской случилось всего два раза (это из зарегистрированных официально), и сколько–то неизвестных — последних для их участников. Федя с Казаком считали, надо поправить это положение. В смысле собственной практической подготовки — в тех уже нередких случаях, когда взят и наскоро выдоен на информацию «язык», когда остается «суровая необходимость», то зачем «быстро и просто»? Зачем такое расточительство, когда можно проверить на нем свои навыки или даже (если подвернется такая удача) увидеть, обогатиться некими новыми, до поры неизвестными, чужими?..

Вспоминает, когда было в первый раз. В самом начале афганской Седой по каким–то причинам был против — говорил, что не желает, в случае, если кого–то «мешок» подранит иметь неприятности на свою… Тут он, в зависимости от настроения, менял географическое расположение «объекта собственных неприятностей». Даже об заклад бились — какое в следующий раз укажет. Но один раз разрешил. Потом еще и еще. Только всякий раз уходил — не желал на «это» смотреть. А потом уходить перестал — после того случая, когда наткнулись свидетельство, что их противник занимается тем же самым, но с воодушевлением… Петька — Казак по характеру ран определил, что сработано одним и тем же «умельцем», и что специально тыркал, чтобы наш боец продержался дольше, и понятно было, что и тому дали что–то вроде ножа, только вряд ли достал он им своего противника. Петька — Казак так думал — что ни разу не достал.

В Пакистане всякий раз одно и то же — быстрое потрошение на инфу, достоверность которой нет возможности проверить сразу, и уж нет никакой возможности — лишали ее себя, если солгал, вернуться, отвалить камень, под которым спрятано тело, и сделать ему еще раз «очень больно».

Петька — Казак считал, что действительно больно бывает только один раз — последний, когда приходит осознание, что тебя убили, все остальные можно вытерпеть. Федор с ним не соглашался. По его пониманию, с последней болью приходит облегчение, читается она в чужих глазах — наконец–то все закончилось… И прежде чем допрашивать, надо знать часть правды, — а иначе как узнаешь, правду рассказывает или правду врет? От большой боли много правды врут, потому как понравиться хотят — это тоже надо знать. Но правдой опять же Извилина снабжает, и она очень болючая.

Федя и Казак любят жизнь. Все лучшее в жизни оплачено солью. Все худшее от недосола, от жалости к себе и другим. Странным было бы иное.

Когда такое случается, Федор просит себе оставить «куклу», Казак тоже просит. Иногда бросают монетку. Казак любит «работать» при всех, а Федор не любит. Казак может долго играться — собственную технику оттачивать, чужую выявлять, а Федору надо сразу собственное проверить — то, в чем он сомневается. Потом только в глаза смотрит — как в них цвета меняются. Человек умирает с глаз — это важно знать. Иногда умирает заранее, до того как убили. Уверен в себе? Смотри в глаза, в глубину, выпивай их насухо. Это едва ли не важнее остального.