Время своих войн 1-2

— Порву на лоскутки, — говорит Миша — Беспредел, не вдаваясь в подробности — что именно порвет.

— Слышь, Извилина, как «руки вверх» по–венгерски? — спрашивает Петька — Казак.

— Фел казак–кел.

— Казаккел — это руки? — уточняет Петька — Казак.

— Да — две руки.

— Точно! Точно казаки наши там побывали — наших рук дело — учили их смыслу!

— Они и у нас побывали, — говорит Извилина. — В Великую Отечественную. Пол миллиона пленными нам оставили и примерно столько же «удобрениями». И в Отечественную от 1812-ого года тоже гостевали, «поуланили», но тем учет никто не вел ни в каком их виде…

— И в следующую Отечественную тоже придут, — ворчит Седой. — Как новые дурни нарастут, так и придут.

— Ты хорошего о них скажи.

— Это — к Казаку, я не скажу.

— Хлебосольные! — сразу же, не задумываясь, отвечает Казак. — И в этом отношении русскости у них больше, чем в иных русских. А какой гуляш варят!

— Какой? — спрашивает Миша — Беспредел.

— Всякий — мясной и рыбный.

— Уху?

— Какую уху! Говорю тебе — рыбный гуляш, совсем иная технология.

— Сварим?

— После первого цикла, — говорит Командир. — Если ноги не протяните.

— И что такого нам страшного удумали?

— Доживете — узнаете.

— Опять литовцев–эстонцев дразнить будем? Погранцов?

— Это когда Седой повторялся? Помнишь такое?

— Можно радар в Эстонии расколоть на черепки! — шутит кто–то.

— Тогда и в Молдове заодно! — не понимает шутки Петька — Казак.

— Поставят новые блюдца — еще крупнее. Усилят охранение. Мыслите скучно! — отзывается Седой.

— Ладно, не гадайте, так что там насчет гуляша?

— Если приблизить к нашим технологиям, то тут, прежде всего, голова карпа нужна, такая, чтобы только–только в ведро помещалась, в котором варить будем. Нос пусть торчит — это неважно. Седой — есть у тебя такое ведро?

— Спросили бы — есть ли у меня такой карп? — ворчит Седой. — Сварили б лучше нашей ухи, тройной ущицы из окуньков, ее потом можно и холодненькую. Очень с утра пользительно. Или борщ! Сергей, как ты насчет борща?

— В настоящий борщ надо заложить дифференциальные функции нескольких переменных, — рассеянно говорит Извилина.

— Понятненько… Извилину в наряд по кухне не ставить!

— Казак опять мешок змей приволочет, — ябедничает Замполит.

— Пусть сам и жрет! — немедленно реагирует Седой, предпочитавший самое простое — вареную картоху, хорошо прожаренные шкварки, да соленый огурец с хрустом.

— Так есть карп?

— Найдем, — обещает Седой. — Свожу на одно озерцо. Только самого маленького придется выбирать — у тех голова в ведро никак не поместится.

— Действительно, — говорит Миша — Беспредел, — что нам с одного ведра? По тарелочке? Банный котел возьмем. Можно?

— Еще подумать надо — как тех карпов брать. Моими сетями таких свиней не возьмешь!

— Как Сашкиного золотого карася!

— Нет, — протестует Петька — Казак. — Голову вредить нельзя. Там весь вкусовой смысл в мозгах.

— Подумаем, — говорит Седой. — Это еще не послезавтра. Так будем париться или нет? Болтуны!..

…Эх! Хороша баня! Под «ух!», под «ах!», под разочарованное «эх» — когда пар уже не «тот»…

Выходят на холодок. Благодать!

У бани перевернутая широкая лодка «дюралька» нагретая солнцем — садятся на нее. Седой разжился недавно — хорошая лодка, разбирающаяся на секции, из тех, что вполне выдерживает четверых взрослых мужиков со снаряжением. Лодка необыкновенно легкая, но, к сожалению, гулкая — неосторожный удар по корпусу, и звук разносится далеко. Правда, Сашка тут кое что придумал, пропустил рейки по борту, от них куски прорезины, свисающие до воды, что превратило лодку в нечто бесформенное, совсем на нее не похожую, внутри также сделал каркас из реек, чтоб «не звучало», приятнее стало, теплее — это не на металле сидеть, еще и тент наверх сделал такой же, а поверх него маскировочную сетку — да чтобы все это убиралось в ящик на корме, и можно было натянуть моментально, одним движением, тяня веревки.

Седой постоянно подмазывает зеленой краской содранные места — река своеобразная, некоторыми местами приходится проталкиваться по реке и протоками между озер, проходить над притопленными деревьями, упавшими своими макушками чуть ли не на другой берег, а также и под нависшими, где сучья кинжалами торчат в стороны, цепляясь за все…

Казак смотрит на клетку, что свисает на ржавой цепи, перекинутой через раздвоенный ствол черной кривой ольхи наклонившейся над водой. Человечье чучело, действительно, весьма и весьма правдоподобное — на одной «ноге» кроссовка, из штанины другой (что свисает сквозь прутья) торчит кость…

Ковыляя подходит хозяйская собака, подволакивает задние ноги. Петька — Казак бросает вареного рака — нюхает, но не ест.

— Ишь, разборчивая, — удивляется Петька.

Собака смотрит в глаза и выпрашивает–таки кусок булки. Также неловко уходит в сторону и заваливается на бок, зажав булку в передних лапах.

— Машина сбила? — сочувствует Казак.