Время своих войн 3-4

Сергей — Извилина хмурит лоб. Бисмарку — жупелу и авторитету века 19‑го принадлежат слова, что русских в действительности победить невозможно: «Даже благоприятный исход войны никогда не приведёт к разложению главной силы России, которая основывается на миллионах подлинных русских греческой конфессии. Они, даже разделённые договорами, всегда найдут путь, чтобы снова объединится, как части разделённой капли ртути»… Но в те времена ничьи извращенные мозги не додумались воевать против детей. Во времена Льва Толстого, как бы тот не огорчался тому, что книгопечатанье — этот выпущенный джин из бутылки, служит, отнюдь не развитию, не исправлению нравов, русские были живым народом, и бабы рожали по 8–12 детей. Пусть едва ли не половина умирала, не дожив до совершеннолетия, но самые живучие оставались, умножали богатство России, и творили, если надо, ее историю на полях сражений. Сейчас же, когда почти все живучие остаются в презервативах и в том абортированном материале, который престарелые богатые еврейки намазывают себе на рожи, пришла иная война, другие сражения — с нами воюют до того, как мы сегодняшние родились. И побеждают. Не было раньше на земле таких войн, чтобы убитых по флаконам считать — каждый как похоронка. И вовсе не на одного — на семью, на отрезанную раз и навсегда русскую фамилию.

— Что значит — пропадут без вести? — восклицает Лешка — Замполит. — Что это означает — около ста тысяч детей пропадут без вести только в этом году, согласно статистике?! Значит, уже планово?! Е…! Уже и планируют, падлы? Расходно–доходная статья бюджета?!.. Седой! Ты–то хоть скажи — что делать?! Кого мочить?!

— Себя! — говорит Седой. — Себя сперва мокни в трех водах, да остынь! А не поможет — утопись нахрен! Только не в ключе, нам с него пить!..

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

Количество родившихся детей из расчета по количеству пошедших в школу через 6 лет (согласно официальным данным):

1981 — родилось 4 000 000

1991 — родилось 1 000 000

1993 — родилось 600 000

В начале 90‑х годов ежегодное число абортов, только в зарегистрированных государственных лечебных учреждениях РФ составляло от 6 до 8 миллионов. Расценки на косметику и лекарства «омоложения» изготовленные из человеческих эмбрионов (распространяемые в Израиле и США) упали в несколько раз.

(конец вводных)

----

В России на заработки ли, на войну ли, долго не собираются — подпоясались, заткнули топоры и пошли.

Съездили в Луки, прошлись по секонхендам, подбирая «амуницию» под себя, для дела.

— Смотри, даже жилетный карман для часов есть! — Замполит красуется в костюме–тройке. — Как тебе?

— Если не считать, что выглядишь большим идиотом, чем есть на самом деле?

— Ну да, — неуверенно говорит Леха. — Считай для образа. Подчеркивает?

— На прибалта похож, — отмечает Казак.

— Да? — радуется Леха.

— Только на такого, как кино рисует — от «Мосфильма» шестидесятых — много нарочитости. А шляпу выброси, шляпы при костюмах теперь не носят. И зачем костюм? Костюм тоже выброси, или для рыбалки оставь — в жилетном кармане банчку с червяками держать удобно, всегда под рукой. А что, свитерок шерстяной для тебя слишком скромно?

— Шерсть плохо. Вдруг, пулевое? Вобьет шерсть в рану, тогда напляшешься.

— Тогда сразу молись, чтобы не в задницу. Задница у тебя тоже волосатая.

— Одной шерсти! — говорит Леха. — Мы с тобой одной шерсти! Только у мужиков, как вида, жопы волосатые.

— Свитер, иначе со мной не пойдешь! Сереге нажалуюсь — демаскируешь. Один управлюсь! — категорически заявляет Казак. — Если карта ляжет, два дня перетерпишь и с шерстью в ране. Ни хера ей не станет!

Город, когда деревня предлагает войну без удобств, не на расстоянии, а нос к носу и насмерть, проигрывает. У Черчилля можно надрать всякого, обнаружить и вот такое, буркнутое мимоходом: «Русский медведь пока проснется, пока осмотрится, пока разозлиться… А потом его уже ничем не остановишь, будет биться невзирая на численность врага и свои раны!»

Медведь не живет в городе…

— Так, может, раз пошла такая пьянка, каким–нибудь макаром заодно и по тамошнему филиал–кагальчику чуток, но с усердием? — сует свой давний интерес Леха.

Идя по подобной тропе невозможно не разогнаться мыслями.

— Разговорчики в строю! — обрезает Георгий.

— А мы не больно! Почти символически. Пришельцы — они, как есть пришельцы! — говорит Леха, всерьез убежденный в собственной теории происхождения видов. И того, что сей вид из космоса — «чужие».

— Жук ты, однако! — стыдит Замполита Седой. — Именно жук, а не пчела! В том смысле, что за пчелкой до меду дотопаешь, а за жуком — до навозу.

Леха, считающий себя кривозрячим средь слепых, не перечит, но всем видом показывает, что остается при своем. Лучше тихо, да вперед, чем скоро, да назад.

Человека вяжут не веревкой, человека вяжут языком, чаще его собственным. Георгий в иные времена, не только слову, но и мыслям ставил не заборы — ограды каменные. Но те времена ушли, и за те времена стыдно.

— Флот? На чем драпать будут?

— Флота как такового нет, нельзя же признать за флот эти лоханки, которые подлежали списанию еще в советский период,