Время веры

Радушно был встречен; тепло проводили меня третьего дня вечером. Молитвы и Таинства непреодолимо сближают. Который раз я это чувствую! А здесь еще пришлось беседу духовную провести после всенощной. Говорил о первичных основах жизни духа: о вере, молитве, духовном знании, законах совершенства. Конечно, о Едином Источнике в с е г о: Господе Иисусе Христе, Спасителе не отвлеченном, не теоретическом, а — живом и очень близком… Были после беседы некоторые вопросы. Один человек, немолодой, видно, сердцем простой, стал говорить, что кто-то сильно его обидел, горько обманул, прямо-таки надругался над его человеческим лицом… После его почти исповеди личной, пред всею «церковью», один из членов совета церковного, после моего ответа, возмущенно выговорил этому человеку, что «личное» внес он в общее объективное… Мне показалась неверной такая ревность об «общем», что и высказал я ревнителю, разъяснив, что л и ч н ы й этот случай не «частный», и что мне очень ценна подобная откровенность и непосредственность, благодаря которой я смог более выпукло — «на примере» объяснить, из каких чувств — какой выход искать. В данном случае, обиженный и оскорбленный и униженный был глубоковерующим человеком, искренно, смиренно, обливаясь слезами, приносившим на следующий день покаяние. Но в нем был еще вкоренен о ч е н ь о б щ и й г р е х христианского общества: недомысл о том, что заповеди Христовы нельзя исполнять н а п о л о в и н у. «Наполовину» этот человек был глубоким и смиренным христианином. Но, когда дело коснулось глубин души, явился остро ощущаемый злой личный враг — душа изнемогла. Изнемогла от обиды понесенной и — совсем, совсем невдомек ей, что нужно о б и д у-т о п р о с т и т ь, а врага-то полюбить, вечного спасения и блага — за зло — ему пожелать. А что без этого — и христианин — не христианин. До всего этого не дошла душа! А ведь просто. Слишком сильный заряд антихристианства вокруг человека. Это и есть «мир», который Господь велит «не любить», чтобы любить всякого человека в его сокровенной сущности. Но у «мира» — свои законы и «правила жизненной игры». Он — не прощает, он мстит, либо — хуже еще — затаит злобу в преисподних глубинах сердца.

Нередко мне приходится изумляться, как «сыны света» — христиане — исповедующие свою веру во многих случаях, убежденные и твердые «верующие», доходя до какой-то черты, неизменно срываются и в своих, опять-таки убежденных чувствах, бывают «врагами Богу». Они и не подозревают, что сразу, в пылу одного лишь неверного чувства уже сделались врагами — не «врагам» своим, а Богу.

Это можно назвать частичной о д е р ж и м о с т ь ю человека.

Как бы моряки расценили лодку, которая во всех местах была бы совершенно цела и лишь в одном месте была бы продырявлена… Вряд ли кто-нибудь на ней выехал бы даже в пруд. А уже в море бескрайнее никто бы из здравых рассудком на ней не пустился. А множество христиан — и православных — показывая во всем послушание Богу, спотыкаются и падают, жестоко (и тем жестоко, что нечувствительно) расшибаясь о заповеди Нагорной Беседы. Даже почти только об одну: о любовь к врагам. Здесь неизменно прилетают черные птицы, и склевывают в душе христианина зерна жизни вечной, слова Спасителя. Словно заранее душа человека «решает не принимать» самых последних заповедей жизни вечной, оставаясь в каком-то эпикурейском или стоическом христианстве, в «христианстве Марка Аврелия»… Даже Лев Толстой в своем поверхностном морализме был радикальнее религиозного мещанства, берущего из Евангелия лишь то, что не противоречит общественным правилам, морально-обывательскому обиходу. Вот она — теплохладность, смешанная нередко с темными огнями страстей… Человек, «признавая» Господа Бога и Его Евангелие, но не следуя Им до конца, ты бываешь н е п о с л е д о в а т е л е н.

Любовь к ненавидящим нас и молитва за обижающих нас — это основной «пробный камень» христианства.