— На себя посмотри, — отпарировала госпожа Анна Комнина. — Данни — не имя! Я узнавала, у франков таких не бывает!
— Зато мне нравится, — положил конец спору кельт. — И вообще, почему ваше императорское величество не украшает своей особой гулянку в честь седьмой пятницы на неделе?
— Не могу больше, — обведённые алой краской губы беспомощно задрожали. Осторожно присев, Анна попыталась обеими руками извлечь диадему из причёски. Украшение удерживалось десятком глубоко воткнутых в локоны шпилек, и женщина тихо ойкнула. — Пусть высокочтимый супруг завтра сколько угодно выражает неудовольствие моим дурным поведением. Надоело. Я есть — и меня словно бы и нет. Пустое место. Ещё одна статуя для украшения зала.
Она дёрнула усеянный камнями серпик и вытащила таки, пожертвовав несколькими длинными прядями.
— Ну перестань, — Дугал спас причёску от дальнейшего надругательства, одну за другой выудив застрявшие шпильки. — Наверняка всё не так скверно, как тебе кажется. Ты ж, как-никак, императрица византийская.
— Конечно, — в задумчивости покивала госпожа Анна. — Теперь ещё напомни, сколько женщин мечтают оказаться на моём месте. Знаешь, я охотно поменялась бы с ними. Пусть они пылко ублажают семидесятилетнего старца, а потом ночь напролёт прислушиваются — не крадётся ли кто по комнате. Я не просила такой судьбы. Но разве меня спрашивали? Два правителя, франкский и византийский, давным-давно заключили соглашение. Дальше всё было, как в сказках: маленькую принцессу посадили на корабль и через моря повезли в далёкий Константинополь. Мне тогда было лет шесть или меньше.
— Разве ты не ромейка? — искренне удивился Дугал. Рассказывая конфиденту о здешней императрице, Д'Ибелен упустил из виду это обстоятельство. Видимо, решил, тот и так знает.
— Я родилась в Европе, — женщина зажмурилась и уточнила, с запинкой выговорив название: — В Аквитании. Там у меня было другое имя. Здесь меня окрестили заново и велели запомнить: отныне я Анна.
— Как же тебя звали раньше? — в собственных фальшивых именах шотландец ещё не путался, но за десять лет их набралось довольно много…
— Агнесса, — с растерянной улыбкой призналась базилисса. — Д'Эвре.
— Агнесса д'Эвре, — повторил кельт, решив: — С этого дня перестаю назвать тебя Анной. Будешь Агнессой.
— Хорошо, — покладисто согласилась византийка. Прислушалась к долетающим снаружи выкрикам и нахмурилась: — Не пойду к ним. Противно. Поможешь с этой обузой? — она встряхнула кистями рук, заставив многочисленные браслеты тоненько зазвенеть, и щёлкнула ногтями по тяжёлому ожерелью. — Я похожа на ювелирную лавку, верно?
Жизнь в Палатии всё-таки научила молодую императрицу полезным уловкам. А может, на душе у неё было так скверно, что общество подозрительного знакомца показалось ей лучше долгой одинокой ночи.
Или просто оба понимали: они не в силах ничего изменить.
Как и во время памятного знакомства за пыльным гобеленом, она не стала вырываться и тем более звать на помощь. Расшитые золотом дорогие шелка скользили вниз и шелестящими кучками падали на пол. Жалобно звякнув, к ним присоединилось ожерелье. Под своими просторными одеяниями Агнесса оказалась не хрупкой угловатой юницей, но девой весьма приятного сложения, гибкой и фигуристой. Она по-прежнему молчала, только сильнее прижималась к стоявшему рядом мужчине — словно боясь того, что он исчезнет.
Дугал на руках отнёс её в спальню — маленькую, полутёмную, с низким потолком, почти целиком занятую широкой кроватью. Целовалась Агнесса с каким-то жадным исступлением, в любви была не слишком искушённой, зато щедрой и покорной. И очень, очень тихой — только в самом конце еле слышно простонала, долго и сладко: «Да-анни…»
Именно тогда шотландец осознал одну простую мысль: он разобьётся в лепёшку, но изыщет способ забрать Агнессу отсюда. После Рождества, когда всё будет кончено. Она не станет безмолвной пешкой в играх Конрада, Ибелена и прочих сильных мира сего. Императрица Анна Комнина исчезнет, на свет появится Агнесса д'Эвре. Надо только дожить до здешнего Рождества. До которого осталось чуть больше двух недель.
Собственно, все последующие встречи Дугал потратил на убеждение своей дамы. Скотт проявил чудеса красноречия, дал уйму обещаний (порой совершенно неисполнимых), но добился только робкого «Может быть… Я не знаю».
Анне-Агнессе никогда в жизни не доводилось принимать самостоятельных решений. Императрица великой Византии панически боялась. Всего без исключения: собственных внезапно вспыхнувших чувств, разоблачения, злых собак, огромного мира за пределами дворца. Но больше всего — мыслей о том, что в одну прекрасную ночь загадочный и непонятный человек, разрушивший её позолоченную клетку, больше не придёт.
Назначенный д'Ибеленом срок меж тем неумолимо приближался.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Линия судьбы