Время воды

Напрямую я больше с ним не общался, мониторив на расстоянии путем круглосуточного дистанционного наблюдения психиатров-наркологов (сотрудников группы «СКУНС»). Наблюдали его до тех пор, пока он не построил собственный свиной цех, а затем и свиную госкорпорацию, включающую все стадии короткой свиной жизни от рождения до бойни. Генофон полюбил наблюдать за свиньями, он говорил, что учится у животных политике. Вскоре Генофон разбогател настолько, что мог позволить себе купить место в почтеннейшей сотне «Forbs». Но дядя Гена не гнался за славой. Личный жизненный опыт, опыт очистки засоров, подсказывал ему, что от бумаги с выведенными на ней каракулями гораздо больше вреда, чем пользы.

Серафима простила меня, хотя и ударила при первой встрече мокрой тряпкой по морде. Серафима была пусть и старой, но женщиной, а все женщины мстительны…

Мир менялся, и менялись те, кто собирался в нем выжить. Генофон и Серафима тоже стали другими. Они даже говорили на каком-то своем языке. Теперь у каждой семьи был свой, непонятный другим, язык. В начале девяностых мне казалось, что это всеобщая бедность развращала и разобщала людей, теперь, при богатстве избранных и достатке немногих, эта пропасть становилась непреодолимой…

Я миновал бар «Гена и Фима» и вошел в свою комнату. Запер дверь на замок, словно по-прежнему жил в коммунальной квартире. Есть привычки, которые не лечатся временем. Я задернул шторы на окне и включил магнитофон. Отчетливо и шершаво зазвучал «Closer», второй и последний альбом «YD». Хорошая депрессивная музыка, жесткий подвальный звук, прямолинейная честность слов, пробивающая и стену, и лоб, анатомия безысходности.

Порывшись под матрасом, я нащупал бутылку водки. Достал, открыл, отпил половину и, не раздеваясь, лег. Есть привычки, от которых не избавляешься полностью. Они всегда с тобой, и иной раз непонятно, кто кого держит на поводке. Ученые каким-то способом высчитали, что за семьдесят лет жизни организм человека вырабатывает четырнадцать тонн новых клеток. Ни одна из этих тонн не меняет психологический портрет. Человек лишь стареет. Истачивается, изнашивается от соприкосновения с действительностью.

Еще раз повторю: я завязал с вредными привычками. Я не зависел от них физически, и психика моя была закована в броню высокой самооценки. Но иногда я приоткрывал для них заднюю дверь.

Косберг, также страдавший недугом алкогольной зависимости, понимал меня и разрешал три-четыре раза в год расслабиться до зеленых соплей. Он называл это терапевтическим срывом. Он четко чувствовал интервалы и паузы и сам провоцировал терапевтический срыв у себя и других. Мудрый каперанг считал, что межсезонный трехдневный запой блокируют другие пороки, гораздо более опасные и разрушительные.

Перед тем как выпить оставшуюся половину бутылки, я набрал Косберга.

— Слушаю, — долетел до меня его хриплый командный голос.

— Товарищ капитан первого ранга, это — Попов, — доложил я. — Ложусь на дно.

— Вас понял, — ответила трубка после минуты молчания. — Водка?

— Водка.

— Приказываю: на ход ноги! — в трубке забулькало.

— Есть, капитан…

Я допил, вытер ладонью горящие губы, отключил «сотовый», отшвырнул его в угол комнаты и лег.

«Родина-6» вернула на круги своя понятия о порядке на контролируемых территориях. Мы убрали с тротуаров и подворотен барышников и мешочников, снесли с автобусных остановок ларьки и шалманы. Во всем городе остались три «точки» с шавермой, они уцелели только благодаря болезненному пристрастию Косберга к этой опасной для жизни и здоровья еде. Великие имеют право быть мелочными. Город обретал свое прежнее величие: с исчезновением барыг поехали трамваи, а в домах загорелся свет. На территории, подконтрольной «Родине-6», никто не смел воровать, продавать кабель и сдавать в металлолом батареи центрального отопления. На унитазах появились цепочки, на дверях — ручки, пусть не медные, а силуминовые, но все же вполне пригодные.

Когда общественный порядок был обеспечен, я получил право на личную месть. К мести я был готов, я обладал необходимой информацией, опытным персоналом, был технически и психологически подготовлен. У меня имелся большой опыт отмщения, пусть не за себя лично, а за погибшую империю и потерянных преторианцев, населявших ее. Теперь мне предстояло мстить за себя.