Время вышло. Современная русская антиутопия

– Всё правильно. Так и было задумано. «Сам-мохин» с санскрита можно перевести как «собирающий иллюзии». А «Саммохина» – это я. Это моя фамилия.

Миша кивнул.

– В смысле, так у вас…

– Нет, просто моя фамилия. Вика моя мать. Она оставила фамилию своего отца. Я тоже. Я его внучка.

Мише как-то сразу расхотелось прильнуть к соскам губами, и начавшее было снова набухать внизу обмякло. Он сказал ошарашенно:

– И т-т-ты тут… как бы… главная?..

– Я наследница. Во мне дух и тело Самохина. Но есть старшие товарищи, которые всё организуют, конечно. Я же просто девчонка. Которой нравится то, что обычно нравится девчонкам. Всё, что в уме…

Ульрика откинула одеяло, которым Миша частично прикрыл себя, и увидела стыд, страх и сморщенное смущение.

– Ладно. Давай поспим. Надо поспать. Надо отдохнуть хорошенько.

И они действительно вскоре уснули.

Миша утратил ощущение дня и ночи, но, когда он проснулся, в узком окне было сумрачно, только белые столбы света от прожекторов мелькали. Проснулся от шума. Снова грохотали в коридорах тяжёлые ботинки, и ещё выла сирена. И вертолёт. Над базой висел вертолёт.

Ульрика, не говоря ни слова, вскочила, оделась и выбежала, Миша – за ней, натянув брюки на голый зад. Заглушая гул лопастей вертолёта, хрипел громкоговоритель:

– Самохинцы! Сдавайтесь! Вы окружены! У вас нет никаких шансов! Но можно избежать кровопролития. Если вы сдадитесь, мы гарантируем вам жизнь!

– А мы гарантируем вам смерть, – негромко сказал оказавшийся рядом с Мишей сосед по чулану, Гоген. Гоген выглядел свежим, борода была вымыта, острижена, уложена.

Открылась автоматическая дверь большого гаража, и выехал бронетранспортёр с зенитным пулемётом. Теперь прожектор ударил снизу вверх, быстро нашёл барражирующий вертолёт, и в считаные секунды дело было сделано: исполосованная очередями вертушка свалилась на землю за базой и взорвалась.

Из того же гаража выбрался второй бронетранспортёр и, взревев мотором, бросился на дорогу, поливая окрестности огнём. Вокруг базы стояли окружившие самохинцев гвардейцы на легковушках. Машины начали гореть, люди – кричать и умирать. Оставшиеся бежали.

Всего на базе оказалось не меньше роты самохинских боевиков. Около двадцати со стрелковым оружием вышли на зачистку окрестностей. Остальные покурили на крылечках и вернулись в корпуса. Миша пошёл за Гогеном в кабинет администрации, где у боевиков был устроен штаб.

– Мы сейчас уедем отсюда? – спросил Миша.

– Зачем? – пожал плечами Гоген.

– Но… ведь власти могут послать сюда армию!

– Армия на нашей стороне. Думаешь, откуда у нас «коробочки»?

Миша снова был ошарашен:

– Почему тогда…

– Это агония. Они приближают свой конец. Скоро всё кончится.

Миша вспомнил песенку друга юности, Кожемяки: «Скоро кончится всё, ветер нас унесёт, в край, где сбудутся наши мечты…»

Вдруг понял, что напевает вслух. Гоген слушал внимательно и улыбался.

– Да, именно так. Ветер. Это стихи Самохина?

– Нет, не совсем, хотя…

Миша вспомнил, что Кожемяка был одним из совсем-совсем немногих людей, которым нравились книги Константина Самохина. Гоген обратился к Мише:

– В общем, товарищ Миша. Я предлагаю тебе стать одним из нас. Стать самохинцем. По правде говоря, у тебя нет выбора. И не было. Никогда.

Миша усмехнулся:

– Майор говорил, что, если я назову десять имён, меня определят в санаторий. А там психологи, медсестрички…

Гоген покачал головой, открыл ящик стола, взял пачку фотографий и кинул на стол.

– Смотри.

Миша присел к столу и увидел.

– Реабилитационный центр. Мы хотели освободить. Но не успели.

Миша закрыл глаза руками. Гоген убрал фотографии.

– Но… я так и не понял… в чём, собственно, состоит учение? И при чём тут Самохин? Писатель-юморист, соцреалист, алкоголик и самоубийца.

– Всё началось с кружка энтузиастов, которые решили разобраться, почему в меру счастливый, здоровый и успешный совпис из Красноярска отправился в крымский дом творчества, чтобы застрелиться. Версия с алкоголизмом не выдержала критики. Самохин был алкоголиком не большим, чем все остальные советские граждане той поры. Стали изучать тексты. И нашли, что практически в каждом рассказе – двойное дно. Вот, например, человек приходит к другу-строителю взять извёстки. А тот ему: моя сыплется, лучше возьми у такого-то. Потом к продавщице за сардинами. А та ему советует лучше взять колбасу. Потом к нему самому приходят пошить брюки, а он отправляет хорошего знакомого к другому портному. Нам говорят: вот оно, всё тут. Но это не так. Всегда есть другое. А здесь извёстка сыплется. Сардина только выглядит как сардина, но никто не знает, что это на самом деле. И штаны скроены кое-как. Мир шит белыми нитками. И швы видны. Но есть другое. И нам надо туда. Нам всем. И желательно сразу.

– М-м-м-манихейство какое-то!

– Самохинство. Но можно и так сказать. Манихеи были оболганы.

– И что дальше?