– Дальше была тихая работа. Кружок ширился. Множился. Вот военные, например. Особенно те, кто в войсках стратегического назначения. Они же постоянно рядом с этим. Что специально создано. Для всех нас. Чтобы вместе и сразу. Они почувствовали своё, родное.
Миша отчаянно завертел головой.
– Не было! Не было ничего такого! Самохин, он весёлый и добрый! Он любил жизнь!
Гоген вздохнул.
– Да какая разница? Самохин, не Самохин… это же просто имя. Могли взять другое имя. Другие книги. Или, например, фильм. Дело не в этом.
– А в чём?
– В том, что устали мы.
– А вы уверены, что там что-то есть? Что-то другое? А вдруг там совсем ничегошеньки нет?
– О,
Мишу накрыла такая апатия, словно всё уже и правда закончилось.
– Значит, вы захватите власть и устроите ядерную войну, чтобы убить всё живое на планете.
Гоген расхохотался.
– Вы слишком прямолинейны, Миша. Нет, но мы готовы. Учение состоит в том, что мы
Гоген протянул Мише листовку с золотого цвета звездой, под которой красными тяжёлыми буквами был набран заголовок: «ПРАВО НА СМЕРТЬ».
«Великий Карл Маркс говорил, что господствующей в обществе идеологией всегда является идеология господствующего класса. Сегодня господствующим классом является крупная буржуазия, а официальная идеология называется "гуманизм" и провозглашает "ценность каждой человеческой жизни". Но это идеология буржуазии. В том смысле, что буржуазия имеет в виду ценность, сверхценность, абсолютную ценность своей жизни, жизни каждого из представителей своего класса. На жизни рабочих, крестьян, солдат, курьеров, официантов и таксистов ей плевать. Всегда было и будет плевать. Карл Маркс понимал это. И понимал, что в этом слабость буржуазии. Он увидел, что пролетариат может стать новой аристократией, потому что аристократа всегда отличало холодное презрение к смерти. А пролетарию нечего терять, кроме своих цепей, кроме своего сансарического тела, созданного кармой. Верный ленинец, истинный марксист Константин Саммохин провозгласил, что жизнь пролетария в майя-сансаре не имеет никакой цены. Не обладает никакой ценностью. Пролетарию в майя-сансаре нечего терять. Вообще нечего. Пролетарий может и должен свободно, радостно умереть. Об этом рассказы Саммохина "Железная рука", "Чёрная суббота", "Несознательный Иванов" и многие другие. И своим собственным Последним Актом Добровольного Освобождения…»
Миша прекратил читать.
– Мешанина какая-то. Маркс, буддизм, Самохин – всё в одну кучу.
– Не буддизм, а веданта. Три родника, три ключа учения: марксизм, адвайта-веданта и прозрения учителя. В должном толковании, разумеется.
– Ладно. А что дальше. Что дальше-то?..
Гоген не успел ответить. В штаб зашли несколько боевиков, очевидно высокого ранга. Занесли массивный спутниковый видеотелефон. Связист вопросительно взглянул на Мишу.
– Пусть остаётся, – разрешил Гоген.
На экране появился мужчина в военной форме.
– Надо начинать. Есть опасность предательства и малодушия. Надо начинать прямо сейчас.
Гоген обвёл взглядом всех присутствующих:
– Ну что, товарищи? Мы готовы?
–
А после все разошлись и как-то буднично занялись своими делами. Ульрика взяла Мишу под руку и повела гулять. Цвёл месяц май. Деревья были в свежей листве, а в траве белели, желтели и розовели какие-то всё цветочки, цветочки. С разных сторон вдалеке прогремели взрывы, поднялись в небо столбы дыма. Ульрика сказала:
– У правительства оставались некоторые верные ему части национальной гвардии. Теперь они уничтожены. Не бойся, это не ядерные заряды. Обычные. Ракеты «земля – земля». Сейчас объявят ультиматум. И предупреждение жителям Москвы держаться подальше от зданий органов власти. По ним будет нанесён удар.
– И Кремль? Ведь там… памятники!
– Ой, ну какие памятники! Сначала Думу точечным ударом. Её турки построили в девяностых. Надо будет, ещё построят.
– А как же сам… президент?..
– А ты что, не знаешь? Нет давно никакого президента. Да и не было никогда.
– А что же тогда было? – удивлённо спросил Миша.
– Не что, а где, – ответила Ульрика. И постучала пальцем по голове Миши. – Вот здесь.