Время жестоких снов

– О боже! – простонал Индюк, когда один из вышеупомянутых элементов ударил его в поясницу. – О боже, Ярек, Ярек, ты только посмотри… Посмотри только на это…

Я посмотрел. И нервно захихикал.

То, что упало на Индюка, было крышкой для унитаза. Обычной такой крышкой из пластика, украшенной большими, вырезанными перочинным ножом инициалами «Р.З.» и несколькими шрамами от погашенных сигарет.

Да, любезные мои, есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам.

– Ярек… – Индюк вдруг толкнул меня в бок. – Слышишь? Кто-то плачет.

Я прислушался. Нет, мой чуткоухий приятель не ошибался. Кто-то плакал, и плач это пробивался сквозь взрывы и канонаду, был тихим, но другим, так отличающимся от громов и воплей.

Я снова высунул голову из воронки и осмотрелся, на этот раз пристальней. Окрест я не видел никаких войск. Повсюду стелился по земле тяжелый смердящий дым. Он затягивал также Бисмарк-штрассе – на том участке, который был виден из-за деревьев. Там стоял, коптя, словно смоляная бочка, разбитый грузовик.

Плач – как я понял – раздавался со стороны паркового сортира. Взрыв, который мы услышали минуту назад, нашел свое объяснение, как нашел его и феномен летающего сиденья от унитаза – он, как и большинство феноменов, оказался явлением банальным и естественным. Просто какой-то из отступающих шаулисов дивизии «Плехавичюс» принял скрытый в кустах туалет за укрепленную огневую точку и выстрелил по нему кумулятивной гранатой из РПГ-9. Граната серьезно разрушила конструкцию и сорвала дверь, украшенную интернациональным символом стоящей по стойке «смирно» дамочки в платье. Взрывная волна напрочь выкорчевала или потрепала также окружавшие сортир кусты, явив миру надписи и граффити на останках строения. А за останками строения кто-то плакал – явственно и жалобно.

– Что делаем? – спросил я.

Индюк задумался. Я знал над чем, поскольку я задумался над тем же самым. Над воронкой все еще пели пули. АК-74, «штурмгеверы», М-16 и «галили», из которых оные пули выпускали, находились довольно далеко, а это означало, что упомянутые пули медленны и не обладают силой, чтобы пробить бедро, плечо, живот или руку чистенькой маленькой дырочкой. Мы знали, что медленная пуля может ударить в тело, словно комок мокрой глины, может превратить место удара в отвратительную смесь из крови, мяса и клочков одежды и остаться в теле или – что хуже – выйти с другой стороны, захватив с собой немало того, что находится у человека внутри.

В общем, тут было над чем задуматься.

Задумавшись, я читал надписи на стене туалета. В стрессовых ситуациях нет ничего лучше, чем чтение, честно вам скажу. Books, как говорят на MTV, feed your head[70].

На обнаженной взрывом стене сортира были накарябаны картинки, представляющие возбужденные фаллосы, якорьки, виселицы и трезубцы. Имелась там также намалеванная черной краской надпись: «БАЙЕРН КРУТЫ, ФК КЕЛЬН ЖМОТЫ, А ЛКС – ЖИДЫ».

Чуть пониже кто-то выписал мелом косым, красивым и плавным, хоть и несколько неровным почерком, без использования больших букв и игнорируя правила пунктуации: «жжем жидов готовь огонь за иисуса богу назло дьявол ошибка в молитве грех сионский».

Снизу кто-то прокомментировал синим аэрозолем: «МЕШУГЕНЕ ГОЙ»[71].

А еще ниже – кириллицей: «ИПУ ТВАЮ МАМУ ЕВРЕЙ».

Рядом виднелось искрометное четверостишие:

Хоть зимой
хоть летом
сук узнаешь
по беретам.

Дальше фигурировало накарябанное поспешно, куском кирпича, истекающее страстью и отчаяньем признание: «I REALLY WANNA FUCK YOU AL»[72]. Остаток имени объекту диких желаний полиглота оторвала граната из РПГ-9. Что ж, могла это быть Алиса, мог быть и Альбин. Да и хрен там мне до этого было дело. Для меня это с тем же успехом мог оказаться Альманзор с горсткой рыцарей[73].

Под англосаксонским признанием я заметил родную польскую идеограмму, представляющую схему женского полового органа. Художник, осознавая невысокую ценность картины и сомневаясь в интеллекте зрителя, подстраховался от неверного прочтения, украсив картину соответствующей подписью – и при этом вовсе не использовав иноязычную версию.

– Что делаем? – повторил Индюк; пульки посвистывали весьма радостно, а тот некто плакал все жалобней.

– Можем получить, – сказал я сквозь стиснутые зубы. – Можем, можем, можем.

– Так что делаем?

Я подумал. Какое-то время.

– Идем. Быстро, Индюк, перебежками!

И мы выскочили из воронки, и побежали, и грянулись об изрытую осколками землю, вскочили и побежали снова. Мы могли получить по пуле. Но это нужно было сделать. А вы, спрошу я вас, сидели бы в воронке, услышав чей-то плач? Нет, вы не сидели бы. Так отчего же, сука, вы удивляетесь нам?

Мы добрались до сортира и увидели плаксу. Ох и скверно она выглядела. Ох и заметно было, что эта киска не всегда ела «вискас».

– Анализа! – засопел Индюк, с трудом хватая ртом воздух. – Что ты тут…

– Не стой! – заорал я. – Хватай ее – и в воронку! Бегом!