Время жестоких снов

Канюк маленько подождал еще, удостоверяясь, что взрыв ярости миновал, а после успокаивающе положил ладонь на ее плечо – ибо никаким другим способом не сумел бы выразить свою заботу. Теперь-то он понимал, почему раньше не видывал ее в храме, однако не мог ничего более поделать для несчастной обезумевшей женщины. «Должно быть, из лесу пришла в ночную пору», – подумалось ему с печалью. Война до сих пор свирепствовала в Змиевых Горах, и в околицах по-прежнему пряталось немало народу, сбежавшего из сел, а то и дворцов дворянских, спасаясь от отрядов опьяненной кровью солдатни. Было меж ними немало женок, даже и благородного рода, что обезумели пред лицом виденных убийств да жестокостей; Канюк и сам, случалось, выносил им милостыню под стены аббатства, но ни одну не удавалось ни задержать надолго, ни тем более в разум привести. И все звучали в его ушах ужасающие крики светловолосой девицы, которая пришла к ним прошлой зимой. Шагала она по свежему снегу, почти нагая, в порванном платье, кого-то окликая – мужа ли, сына или брата, никогда он так и не узнал. Как не сумел догадаться, только ли бредит эта кудрявая женка о какой-то животинке.

– Кота твоего завтра поищем, – сказал он мягко. – Пока же поспи немного да отдохни. В темноте-то мы его всяко не найдем.

И принялся выкарабкиваться из кровати – а поскольку была она единственной в комнате, ему показалось неправильным оставаться в компании женщины в таких-то обстоятельствах, досыпать он намеревался в сарае.

– Вот всегда с вами одно и то же! – уперла руки в бока женка. – Только впустую языком молола – все как горохом о стену! Ни один по-доброму не слушает! – Тут она скрутилась как-то странно, скорчилась.

В комнате загрохотало, зашуршало по углам. Тени мелькнули по полу, ставни дернулись и распахнулись с глухим стуком.

На низком стульчике перед кроватью гневно куталась в платок бабка с лицом сморщенным и ссохшимся, будто грушка, на зиму над очагом сушеная; руки ее были искривлены от старости и покрыты голубыми венами. Канюк ахнул безголосо и наложил знак, отгоняющий зло, однако старуха отмахнулась и разгладила темную юбку, поднимавшуюся на добрых пол-локтя от земли над слоями накрахмаленного исподнего. Из-под платка, плотно завязанного под подбородком солидным узлом и надвинутого на лоб, смотрели на него прозрачные, янтарем горящие глаза ведьмы.

– Так вот оно и бывает, ежели человек с визитом пришел, – проворчала она, почесывая каблуком голень. – Только зелий ради вас зря потратила на несколько грошей. И чего ради, ежели оказались вы обычным нелюбезным маловером? Ну, довольно же! – пробормотала, видя, как тянется он к амулету. – Говорю ведь: по-соседски пришла, без злой мысли, и кривды вам никакой не умышляю. Только кошку свою хочу.

– Но я вам как на духу говорю, – слабо отозвался Канюк, – что кошки вашей в избе не держу.

– Да я знаю, – улыбнулась она куда как скверно. – Примани вы ее специально, и разговор другим бы вышел. Я-то женщина слабая да ласковая – хоть к ранам прикладывай, но своего красть не позволю. Вот уж нет! Потому-то я по-доброму к согласию с вами прийти пытаюсь. Вы ведь в любом случае со скотинки этой никакой пользы не поимеете. Да и не думайте, что ей у меня обида какая причиняется, – ткнула она в него кривым пальцем, а бородавка на кончике носа ее опасно закачалась. – И логово у нее на запечье обустроено, и мышей в подвале порядком, и сливки с утренней дойки всякий день свежие. От ветрености только да мне назло она подобные выходки учиняет, на позор меня выставляет. Потому как, представьте себе, каковы начались бы меж людей смех да издевки, разойдись весть, что ведьмина кошка к пробсту гоняет, словно ей на хвост кто соли насыпал?

– Но чего ж ей здесь искать? – Канюк беспомощно покачал головой. – У меня и нет ничего, ни золота, ни скарба какого, ни одежд приличных. Сам в хате живу, в спокойствии, время в молитвах да благочестивых размышлениях провожу…

– Да откуда ж знать, что животинке в башку втемяшится? – философически произнесла ведьма. – Хватит и того, что вы для нее достаточно милы. Чему я вовсе не против, да и люди сказывают, что человек вы добрый и к гостям учтивый. Я ведь говорила уже, что противу вас ничего не имею, но и себя порочить не позволю. Вы – согласно обычаю в храме молитвы правьте, селян от греха наставляйте, поскольку народец у нас в Вильжинской долине неспокойный, к пьянству, грабежу да тунеядству привычный. Поля надобно будет от вредителей освятить, утопцев в речке ладаном попугать, женкам с амвона пригрозить, чтобы, коль уж набожно жить не могут, хоть бы с оглядкой развратничали.

Канюк аж оторопел, слушая, как итожится его духовное служение вильжинскому люду, однако ж ничего не сказал. Просто не было у него на это сил.