Время жестоких снов

А тот: «Ага, выкуп. Да такой, какого и на двадцать человек хватит, не то что на двух».

Наши ржут: что, мол, золотой имперский обоз? Или мощи святого Бонифация? Так с мощами – что делать? Разве суп сварить, да жидковат получится, на полста глоток-то.

«А вы, – рыжий им, – лучше сведите меня с капитаном. Не пожалеете точно».

Подумал я… «Ладно, – говорю. – Только ножи с палашами снимите». Махнул рукой: Колбаса, мол, прими.

Они и не спорили. Сняли железо, отдали. Рыжий и нож засапожный вынул: смотрите, дескать, честен я.

А как пришли к капитану…

Рыжий этот, Бернард Грапп, сразу Мягкого Химмеля признал: «Я, – говорит, – у Крошки Ульфанга ходил в отряде, с тобой мы, капитан, при деле у Ярмарочного брода стояли плечом к плечу. Ты тогда еще Кривого Гибора потерял от эльзасской пули».

Капитан же и признал его вроде, но брови хмурит: «Зачем, – говорит, – пожаловали? Или Крошка Ульфанг уже солдат своих не бережет, к чужим отсылает?»

Грапп бороду почесал… «В земле, – говорит, – Крошка. Связался с «башмаками» да попал под богемскую пехоту. Там и легли все. А кто не лег, тот аж подметки надорвал, улепетывая». А капитан: «Упокой, Господь, душу раба Твоего, Крошки Ульфанга, и головорезов его, кто с ним лег». Фольц шапку стянул, стоит, в ладонях мнет.

«Однако ж, – продолжает капитан, – что нам проку от вас, кроме пары клинков да четырех рук – добра по нынешнему времени дешевого? Мои треплются, ты выкуп им предложил?»

Рыжий кивает: предложил.

И рассказывает… За Мухожорками, мол, верстах в двух, где дорога петлю делает, – болотце. Ежели пути не знать, в аккурат в него и вскочишь.

«И кто ж, – капитан ему, – туда нынче вскочил?»

«Не кто, – Грапп в ответ, – а что: тетка-бомбарда, да не просто так, а с лафетом да огневым припасом».

А надо сказать, мы месяц как нашу Похотливую Матильду потеряли: баронские кнехты отбили, когда мы с ними сговориться не сумели – едва сами тогда ноги унесли. А вольные братья без пушки – вовсе не то, что вольные братья с огневым боем. С бомбардой куда скорее и контракт получишь, и от опасных людей отобьешься. Оттого капитан и сказал: «Ладно, коли вправду к бомбарде выведете, приму в ватагу».

Фольц повеселел, а Грапп говорит: «По рукам!»

Повел наших. Те рассказывали после: две телеги по ступицы в грязи, лошади павшие – кто-то уж больно их погонял. Все бока, мол, исхлестаны.

Так и вышло, что к вечеру мы уже с теткой-бомбардой были: ладненькая, в кости широкая, сидит на лафете этакой раскорякой, гаркнет – мало не покажется.

Такое дело и отпраздновать не грех. Именины устроить, принять бабенку с крепким задом да ядреной дыркой в ватагу, как того обычай требует. Капитан в ладоши хлопнул, капеллана позвал…

Отец Экхард у нас старенький был, сморщенный, голова плешивая, нога кривая, но как услыхал, зачем капитану понадобился, скоренько дохромал.

«Что, нечестивцы? – задребезжал козлиным голоском. – Снова девку залапали? Вам бы только за юбками гоняться! Погодите, вот развернется бабенка да как врежет по роже – юшкой умоетесь…»

Наши смеются: давай, мол, добрый пастырь, нарекай скорее деваху, а там уж и под венец можно!

Вывели Носатую Марту-маркитантку крестной матерью, Бернарда Граппа – крестным отцом, раз такое дело. Мягкого Химмеля – отцом посаженным. Поставили перед капелланом ведерную чашу, что у Трутгебы для таких случаев была припасена, налили шнапса до краев.

Отец Экхарт у рыжего спрашивает: «Как наречем?»

Тот замялся, а потом: «Гаусбертой» – говорит.

Капеллан кивнул, шнапсом бомбарду взбрызнул крест-накрест: «Нарекаю тебя, – говорит, – Гаусбертой-Дыркой. Служи вольному братству, помни, с чьих рук ешь, да не изменяй». Залили полковшика в дуло, остальное по кругу пустили. Капитан, правда, сразу сказал: не упиваться, чтоб на ногах остались. Ну, это-то дело понятное: на франкфуртском тракте лучше с саблей под головой, чем с головой на сабле.

Заодно взяли Граппа с Фольцем на довольствие. Фольца – к нам, в пехоту, а Грапп сказался знатоком пушечного боя, оттого его к Лотарю-Огольцу приставили помощником.

Выпили мы, сплясали, снова выпили. Кто свининой закусил, кто курятиной. Разбрелись по домам.

А чуть свет – Якуб Бурш меня толкает. «Хлотарь, – говорит, – плохо дело. Малышке Берте снова видение было, подымай людей».

Ну, я что? Сказано – сделано: оглоеды наши ворчат, но приказы слушают. Вышли на околицу – я с парнями да роты Карла Хинка горлорезы. Стали в две линии. Сзади на пригорок Гаусберту-Дырку выкатывают. Э, думаю, плохо дело – тетку-бомбарду запросто так дергать туда-сюда никто не станет.

Тут и Якуб к нам: кафтан нараспашку, шляпа с пером. Я ему: «Что стряслось? Ждем кого?»

«Ждем, – отвечает. – Берта нагадала, что придут с полуночной стороны по наши головы, вот мы и…»

Вдруг: шум, бой барабанный. Братки-ватажники подобрались: кого, дескать, несет? А от деревьев, где мы укрылись, до самого леса вдали – ровное поле и дорога. И выползает на дорогу сотни две оружного люда. Чьи – не понять, но металл блестит, знамена полощутся по ветру…

Присмотрелся я. Э, думаю, да это ж «красные братья»! Час, значит, от часу не легче.